Форум
«О, дайте мне маску!», часть 4, макси, R, гет-слэш (продолжение от 7 января).
Rendomski: Автор: Rendomski (necromancer_renka (at) yahoo (dot) com) Бета: буду несказанно рада любой помощи. Но предупреждаю, что с моими бетами случаются странные вещи… Рейтинг: R Категория: гет-слэш. Жанр: драма / экшн. Главные герои: Гарри, Рон, Драко, Снейп и другие. Саммари: История об обычных хогвартских событиях глазами различных участников. Данная часть - PoV Гермионы. Маски… Мы все их носим. Иногда мы даже забываем и теряем ощущение, где кончается маска и начинается живая плоть, пока жизнь не даёт нам по морде, возвращая к неумолимой реальности… Иногда – забываем, что маску может носить и другой… Дисклеймер: все герои Дж. К. Роулинг принадлежат Дж. К. Роулинг и иже с ней. Хотя, полагаю, после моих измывательств можно было бы их уступить мне за пару процентов стоимости (правда, всё равно не потяну...). (Подробнее с дисклеймером можно ознакомиться здесь). Форма построения произведения, как взгляд разных персонажей на одни и те же события принадлежит великому Акутагаве. (Может и евангелистам... словом, я взяла у Акутагавы, а дальше пусть сами разбираются). А я что? Я просто маски примеряю... Отношение к критике: всячески причетствуется. Я подчёркиваю – всячески… ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: в нижеприведённом фике имеются сцены, содержащие гомо- и гетеросексуальные отношения, насилие, пре-инцест и прочие недетские вещи. АУ в отношении шестой и, как я догадываюсь, седьмой книги. Если вас уже тошнит – не портите себе здоровья дальше. Остальным – приятного чтения! В качестве канона я признаю книги, только книги и ничего кроме книг Дж. К. Роулинг. Совпадения с интервью, Лексиконом, официально признающим педофилию древом и проч. случаются, но не обязательны. НАЧАЛО (PoV Рона и Драко) можно найти на Фанрусе: http://www.fanrus.com/view_fic.php?id=338&o=r в архиве «Наша лавочка»: http://www.nasha-lavochka.ru/harry_potter/make_me_a_mask.htm или на «Сказках» http://www.snapetales.com/index.php?fic_id=1070 ПРИМЕЧАНИЕ автора: если будет проводиться конкурс на долгострой фэндома – предупредите ! Ну, а если серьёзно, то сердечно прошу прощения у всех, кому пришлось так долго ждать сего продолжения. Вам, ещё ждущим, вам, уже не ждавшим, а также тем, кто видит этот опус впервые – с любовью .
Ответов - 85, стр:
1 2 3 All
Alastriona: Rendomski Прочла с удовольствием все последние куски. Спасибо, и хочется исчо)
Снарк: Очень хочется дальше
Rendomski: Снарк Galadriel Alastriona Спасибо на добром слове! По мере возможностей, продолжаю .
Rendomski: *** Рождественские каникулы приближались. Учителя, как водится, хватались за голову, нервничали, с жаром уверяли, что мы безнадёжно отстаём от учебных планов, вследствие чего удваивали нагрузку и задавали дополнительные рефераты на каникулы. Невзирая на горячку, предшествовавшую каждому Рождеству, народу в библиотеке всё уменьшалось, а атмосфера всё более способствовала расслаблению. Добавьте к этому протекцию племянника мадам Пинс, и никого не удивишь тем, что «библиотечную компанию» в лабиринте стеллажей и столов в эти дни проще всего было найти по гулу оживлённо обсуждающих что-либо голосов. Библиотека с первого года в Хогвартсе стала для меня местом более родным, нежели факультетская гостиная или спальня. А последнее время мне всё тяжелее верилось, что предыдущие визиты сюда протекали как-то иначе, чем отворить и прикрыть за собой тяжёлую резную дверь, осторожно, как можно тише ступая и не тратя времени на глазение по сторонам – наше сообщество никогда не выбирало места у самого входа – миновать ряды столов. Лишь оставив позади первые книжные полки, прислушаться и, как правило, различить чёткий торопливый говор Терри, или возбуждённую речь Тиль, или... или вдумчивый мягкий, но уверенный голос Энтони, от которого в груди разливается тепло. Тогда можно безошибочно пролавировать к нужному месту (а по библиотеке я не то что могу пройти с закрытыми глазами – я даже самые часто пользуемые справочники, наверняка, найду на ощупь), поздороваться, освободить соседний с Энтони стул, заблаговременно занятый его сумкой, присесть и, выкладывая свои вещи, тихонько поприветствовать уже только его. Мы никогда не целовались на публике. Мы не держались за руки – что получалось само собой, нежность нежностью, но писать-то как-то надо. Не кормили друг друга из рук сладостями. Раз-другой довелось нам посидеть в обнимку. Мы не вздрагивали от случайных соприкосновений и не отдёргивались, а молча наслаждались близостью. Нам постоянно приходилось стирать друг другу с лица невесть откуда возникавшие чернильные пятна. Иногда, по отдельным замечаниям, мимике, жестам мы пытались прочесть, устраивает ли другого подобный расклад. Насколько я могу судить, «устраивал» в нашем случае было слишком чопорным, неуклюжим словом, наводящим на мысль о стеснённости и терпеливом смирении. Я в первый раз узнала на личном опыте, что означает «жить душа в душу». Границы этой идиллии были фиолетового с золотистым цвета аляповатой обложки «Развенчания сказки». Однако, помимо двух ненавистных пророчеств, к верным высказываниям профессора Трелони следует добавить ещё и нелестное замечание о моих провидческих способностях. Никаких тревожных предчувствий лежавшая в тот вечер посреди учебников Энтони книга Даглас у меня не вызвала. Я лишь полюбопытствовала: – Ты, что, «Развенчание» уже до конца дочитал? – Нет, что ты. Просто решил сделать несколько выписок для реферата по истории. – Хмм… Питаешь надежду, что Биннс оценит? – Уж точно призрачнее, чем сам Биннс. Но плясать под его дудку и переписывать из всякого старья голую фактологию уже осточертело. – Лучше зажми нос и перепиши, – деловито посоветовал Блейз. – Незачем портить себе аттестат без толку. – Чтобы Снейп позволял хоть изредка переписать дословно, – проворчала я. – Понимаю, конечно, он требует, чтобы мы писали своими словами, желая удостовериться, что мы поняли правильно, но иногда проблематично вымучать так же толково, как в учебнике… – Идея! – вскинув голову, возбуждённо зашептал Терри. – Давайте окажем последующим поколениям неоценимую услугу! Изгоним из школы призрак Биннса! – Офигительно! – аж подскочила, громыхнув стулом, Тиль, прежде, чем кто-либо другой успел среагировать на экстравагантное заявление Терри или хотя бы уточнить, не пошутил ли он. – Гениально! Знаешь, а не удивлюсь, если его теперешнее состояние – результат предыдущей попытки избавиться от этого зануды. Тиль, «местный кошмар», последние несколько дней держалась тише воды, ниже травы. Неугомонную рейвенкловку вогнали в апатию лучшие друзья, Мина и Блейз, с трудом давшие ей понять: третий – лишний. Единственное, на что у Тиль ещё оставалось задору – это поддерживать двойственность слухов, кто из этих двоих в большей степени ответственен за её разбитое сердце – или же просто дурное настроение, как посмотреть. Полагаю, что Колину за его своевременную эскападу Ди была бы только благодарна. Может, я относилась к Тиль и предвзято, но лично мне никак не верилось, что здесь замешана влюблённость. Вероятнее всего, рейвенкловка просто тяжко страдала от элементарного недостатка внимания. Предложение Терри, однако, вернуло её к жизни. Тиль расцвела, раскраснелась и, возбуждённо жестикулируя, срывающимся шёпотом рассуждала, что в семейной библиотеке, несомненно, найдётся что-нибудь об изгнании привидений, благо на носу каникулы… – Только, вот, по-моему, как ни крути, а без элемента некромантии тут не обойдёшься, – не преминул заметить Энтони. Позабыв об уроках, я с нетерпением ждала, как эти энтузиасты будут выкручиваться и во что выльется обсуждение. Идея, пришедшая Терри в голову, была ещё не самой сумасбродной из тех, что были озвучены в кругу «библиотечной компании». В отличие от наших гриффиндорских приключений, до исполнения дело почти никогда не доходило, зато в процессе дискуссии рождалась масса интересных мыслей и гипотез. – Без некромантии, понятно, что невозможно, – признала Тиль. – А то и без чего похлеще. Это только духи, с которыми всё благополучно, туда-сюда свободно мотаются, а привидения – они по определению с проблемами. – Ну, можно же, наверное, как-нибудь развеять… – Развей, – насмешливо выпятила подбородок Мина, одновременно шлёпая под столом Блейза по руке. – Чем тоньше организация, тем тяжелее расщепить материю. Думаешь, вы первые в этой школе охотники за привидениями? И, тем не менее, количество привидений только увеличивается. Их и так едва ли меньше, чем учеников. – Около ста шестидесяти, так что всё-таки меньше, – услужливо подсказал Юэн. Мина поджала губы и подчёркнуто-снисходительно уточнила: – Неважно. Главное то, что изгнать привидение – это действительно сущая морока. – А без некромантии совсем нельзя? Не может быть, – уверенно заявил Гарет, и Терри незамедлительно его поддержал: – Вот-вот, не всё же Тёмными искусствами с привидениями боролись. – Известно ведь, что можно и совсем не прибегать к волшебству, – принялась рассуждать вслух я. – Надо только выяснить ключевую причину, которая привязывает неупокоившийся дух к миру живых… Раскачивавшаяся на стуле Тиль довольно ухмыльнулась: – Конечно, можно. Скажем, угробить десяток лет на общение с Биннсом и окончательно убедиться, что он не упокоится, пока не останется ни одного юного волшебника, который не смог бы, будучи разбуженным среди ночи, оттарабанить имена гоблинских повстанцев. – В этом, кстати, есть логика, – моя мысль Гарету явно пришлась по вкусу. – Надо выяснить, какого лешего Биннсу дались это гоблинские повстанцы, – к примеру, вдруг его предки в своё время от них особо пострадали? – и попытаться исправить ошибку… – Мальчики и девочки, – прервала его Тиль, для пущего привлечения внимания стуча крышкой по латунной чернильнице. – Давайте лучше вспомним, какого лешего нас всех занесло в сие мрачнейшее из мест, населённое недружелюбными учителями, наводящими ужас призраками и не менее ужасающими сочетаниями того и другого. Существуют превосходные способы достижения желаемого, позволяющие сэкономить массу усилий и времени. Вкупе эти способы именуются вол-шеб-ством, и незачем уподобляться магглам, лишённым наших способностей и вынужденным всё делать окольным путём. – Способ способу рознь, – упорствовал Гарет. – Не пользуешься же ты Аквачарами всякий раз, когда хочешь напиться. – Отчего же, пользуюсь, разве что напиться желаю не водой, – Тиль показала Гарету язык, и парень неловко завозился. Отчего-то именно Аквачары ему и не давались. – Но, ладно, скажем, не всякий раз. Но я и не мучаю себя, расчёсывая колтуны гребнем из русалочьего хвоста лишь потому, что моя прабабка свято верит, что это, дескать, помогает. – Вернёмся-ка к нашим призракам, – дельно заметил Терри. – И понизьте тон, терпение нашей мадам отнюдь не безгранично. Словом, Тиль, если без Тёмных искусств впрямь не обойтись, то давайте забудем. – Лучше немного Тёмных искусств, – процедила Ди, – чем несколько сотен тёмных голов. – Браво, – Блейз беззвучно изобразил аплодисменты. – Тиль, я всё больше поражаюсь, как ты не попала в Гриффиндор. Или у вас в Гриффиндоре, – глянул он на меня, – разговоры о Тёмных искусствах категорически запрещены? – Разговоры о Тёмных искусствах категорически запрещены повсюду. Странно, что в хитроумном Слизерине об этом не догадываются, – осадила я его. – А ведь если колдовать в школе, то в Министерстве не засекут, – неожиданно выпалил Энтони. – Нет, ну я просто предположил… – спохватившись, добавил он. – Засекут в школе, что не слаще. – Должны же существовать какие-то ограждающие средства: щиты, сферы, круги… – А последействие? – А последствия? – передразнил Блейз. – Как вы объясните сам факт исчезновения Биннса, прежде всего? – Как-нибудь отвертимся… постой, а почему вообще мы должны будем объясняться? Мы тут не при чём! Выражение лица слизеринца красноречиво иллюстрировало его снисходительное мнение об окружающих. – В общем, не хотите – не надо! – надулась Тиль и с отточенным профессионализмом заводилы заразила компанию молчанием, как ранее – болтовнёй. Прошло немало времени, девочка за соседним столом успела закончить работу и, потянувшись, собраться и уйти, прежде чем Гарет вдруг продолжил разговор: – Но неужто никогда не пытались просто, игнорируя Биннса, взять нового преподавателя? – Попечители экономят на зарплате, – съехидничал Блейз. – Да и Биннс бы оскорбился, – ляпнул Юэн. – И что? – спросил Терри, тут же сам себе и ответил: – Ага, и ушёл бы! – Надо пригласить Даглас, – Тиль не поскупилась на яд в голосе. – Биннс не то что сбежит – развеется. – Тильтиль, – Терри обрадовался поводу вернуться к застарелой дискуссии о Даглас. – Говорю тебе: научись отделять зерно от плевел. – Ага, «плевел» явно от слова «плебей». Или «плевать». – Нет, от «полоть», чтобы потом не пришлось плевать. – Неважно прополото, однако... – Кстати, – полюбопытствовал Энтони, улучив момент, когда Тиль отвлеклась на какую-то реплику Мины, – «зерно от плевел» – это откуда пошло? – А, Мерлин знает... Девяносто девять процентов архаизмов либо из Библии, либо из Шекспира. – Отчего же целых девяносто девять? – усомнился Гарет. – А как же Милтон, Спенсер, Кольридж? – Ну-ну. Процитируй-ка навскидку что-нибудь хотя бы из Кольриджа. – «Вода, вода, кругом вода, ни капли для питья...» Энтони прикусил кончик пера. – Ах, Аквачар не знаю я... и эль пью, как всегда, – напряжённо, запинаясь, но попадая в ритм сымпровизировал он. – Sic! Вот оно! – перекрывая нас, выпалила Тиль и, вняв мольбам Юэна, перешла на шёпот. Мы тоже, в свою очередь, умолкли. – Пардон, мальчики, отвлекитесь на минутку от своих высоких размышлений. Блейз, повтори-ка свою теорию. – Да какая там теория... – с напускной, вне всякого сомнения, скромностью отмахнулся Блейз. Добившись положенной порции уговоров, он приступил к изложению: – Словом, поразмыслили мы тут всё о том же – о книге Даглас. Уже который месяц общественность уверяют в том, что сие произведение призвано служить упрочению положения магглорождённых и примирению их с чистокровными. На деле же, большинство магглорождённых воспринимают написанное как призыв к борьбе за правами называемые чистой воды привилегии, а чистокровные считают книгу едва ли не направленным против них манифестом. Выходит, что книга не то что не устраняет противоречий, а, напротив, их усугубляет. Кому же выгодно такое противостояние? А кому, прежде всего, как не борцам за гегемонию чистой крови, более известным, как Пожиратели Смерти? И не является ли этот труд очень даже неплохо спланированной провокацией? Вопросительно приподняв изящную бровь, на сей драматической ноте Блейз окончил выступление. Воцарилось неловкое напряжённое молчание, дать ответы на прозвучавшие вопросы не решался никто. Тиль, задрав нос, сияла как новенький сикль. – Не удивлюсь, если дамочка, которой эта речь касается непосредственно, училась в Слизерине, – весело заявила она. – Не исключено, – Блейз кивнул. –при случае можно навести справки. – Словоблудие, – высказался наконец хмуривший лоб Терри. – Да таким макаром можно всё, что угодно, доказать! – Я не доказываю, – Блейз повернулся к нему. – Я же предупреждал, что никакая это не теория. Впрочем, ежели так болезненно реагировать на вышесказанное считаешь нужным ты… – слизеринец не закончил фразу, предоставив оппоненту определиться самому. – В принципе, твоя точка зрения интересна, – нехотя признал Энтони. – Возможно, возможно… Но маловероятно. Провокации делаются, скорее, посредством прессы, каких-то акций, но не через книги. «Ошибаешься», – с горечью подумала я, воздерживаясь, правда, пока что от высказываний. – «Делаются, и нередко. И не удивлюсь, если это занимательное, но не то чтобы блестящее чтиво стало бестселлером не просто так». – Попал пальцем в небо, Гольдштейн, – словно прочитала мои мысли Тиль. -Да ещё как делаются. И, прошу обратить внимание, это черта культуры как раз маггловской. Среднестатистический волшебник редко доверится книге, простоявшей на полке менее десятка лет. Наша культура более стабильна. Древний фолиант представляет собой интерес не только исторический, но и, как правило, практический; новые открытия чаще дополняют, чем перечёркивают старые законы волшебства. Магглам, напротив, свойственны постоянные перемены, приспособление к изменяющемуся настоящему, они гонятся за модой, живут сегодняшним днём – при этом, как ни парадоксально, боятся необычного, кардинально нового. Хотя, может, волшебства боятся как раз не как нового, а как старого, как свидетельства прошлого, нередко именуемого тёмным? Магглорождённые волшебники, переселяясь из своего родного мира в волшебный, попадают в чуждую им среду, основанную на в корне отличном мышлении – неудивительно, что, даже без участия всяких шовинистов, у них вырабатывается комплекс неполноценности. – Постой, Тиль, – не выдержав, вмешалась я. – Прости, но ты обобщаешь и утрируешь тему до абсурда. – О, желаешь высказать непредвзятое мнение, Гермиона? – Альтернативно предвзятое, скажем так, – парировала я. – Главная твоя ошибка – это, как я только что сказала, обобщение. Вы слишком привыкли оперировать однозначным понятием «маггл», однако за ним стоит общество, по количеству в сотни и тысячи раз превышающее волшебное. А количество, в свою очередь, способствует и совершенно другому качеству, другой структуре. Маггловское сообщество более разнородно. Там, где у волшебников найдётся один-другой чудак, в маггловском сообществе образуется целая субкультура, отличающаяся своими взглядами и самостоятельно развивающаяся. Возможно, – я перевела дух, не без удовольствия ловя на себе заинтересованные взгляды, – возможно, с точки зрения волшебников магглы и выглядят, как общество прогресса, перемен. Но изнутри это совсем не так. Напротив, магглам отнюдь не меньше чем волшебникам свойственен консерватизм. Просто та небольшая часть, что быстро усваивает новшества и приучает к ним остальных, – самая активная и заметная. Говоришь, магглы боятся волшебства? Это верно по отношению лишь к некоторым группам, религиозным фанатикам, к примеру. Большинство же просто ни сном, ни духом не подозревает, что волшебство может существовать на самом деле, а боятся они обмана, так как среди магглов хватает шарлатанов, выдающих себя за различных магов. Конечно, известие о существовании целой параллельной волшебной цивилизации вызвало бы неслыханное потрясение – как и любой другой факт подобного масштаба. Касательно магглорождённых же, не думаю, что, проводя большую часть времени в Хогвартсе, они сохраняют совсем уж отличный образ мышления. Более того, я, к примеру, нередко замечаю специфические явно заимствованные у магглов идеи и вещи лучше, чем волшебники, в детства росшие в своей среде, поскольку я лучше знаю, как там, у магглов. Так что не всё так просто. Я замолкла и откашлялась, жестом отказалась от предложенного Энтони платка. Непривычно долгая речь, тем более экспромтом, утомила прямо физически. Тиль склонила голову набок, лицо её выражало напряжение и явное пытливое желание к чему-нибудь придраться. – Впечатляющая тирада, – с натянутым восхищением неохотно признала она. – Но, видишь, ты сама признаёшь, что оглашение факта существования волшебного сообщества у магглов вызвало бы фурор и, естественно, отторжение. Не суть, направлено ли это отторжение против особых способностей или, скажем, другого цвета кожи – да, между прочим, не удивляйтесь, среди магглов распространён такой предрассудок, – природа этого отторжения одна: неприятие иного. Судя по твоим утверждениям, это, оказывается, не так уж и парадоксально, если не рассматривать магглов, как общество доминирующего прогресса, как показалось мне. Не так давно в мои руки попала книга современного маггловского писателя. Там как раз шла речь о нескольких десятках детей с незаурядными способностями. В итоге, они не только оказались не нужны обществу, но и были уничтожены либо лишены своих способностей. – «Дети полуночи»! – обрадовано перебил Терри. – Но это вовсе не то, о чём ты думаешь, Тиль! Там же сплошная аллегория. – Я прекрасно поняла, что это аллегория, Терри. Но соль приёма аллегории в том и состоит, что она обыгрывает на первый взгляд знакомую рутинную ситуацию либо образ. И в этой книге яснее ясного было продемонстрировано – магглы чураются и боятся не таких, как они. Потому залог выживания волшебного сообщества – секретность. Книжонка Даглас возникла не на пустом месте. Мода на идею незащищённости магглорождённых чередуется с модой на превосходство чистокровных; сталкиваясь, эти проклятые моды порождают конфликты. И один, и другой факты являются мифами. Какая такая незащищённость? Вот, Гермиона утверждает, что в школе магглорождённые прекрасно вливаются в волшебное сообщество. И это у нас, исконных волшебников, есть только наш мир. У каждого магглорождённого за спиной в той или иной мере стоит мир магглов. Связи с этим миром редко рвутся полностью и безвозвратно, как ни крути, а с каждым смешанным браком или магглорождённым волшебником наша секретность подвергается всё большей опасности. В руках магглорождённых практически находятся ключи от нашего мира; счастье, что никто до сих пор не решался всерьёз воспользоваться этим фактом для шантажа или чего-либо в этом роде… – Тиль, – с неверием, брезгливо решился уточнить Энтони. – Ты же не собираешься излагать здесь идеи Пожирателей Смерти? – А почему мы должны пренебрегать логичными, разумными идеями только потому, что официально они заклеймены как идеи Пожирателей Смерти? – Логично и разумно рассуждающие всегда составляют меньшинство. А большинству проще проассоциировать идею с поставленным на ней клеймом, нежели размышлять над её разумностью, – холодно заметил Блейз. Дискуссия принимала, что и говорить, достаточно неприятное направление. – Поэтому разумным в нашем случае будет, рассуждая теоретически, не забывать о стороне социальной. – По-моему, нам пора расходиться, – явно нервничая, предложил Терри. – Никто никого силой не держит, – усмехнулась Тиль и продолжила. – Блейз, не путай ханжескую разумность с разумом. Кто считает обсуждаемую идею объективно скверной, пускай докажет. Я закусила губу, лихорадочно размышляя. – Объективно нескверными идеями можно хоть башню Рейвенкло доверху завалить, – ощерился Блейз. – А когда до осуществления доходит, непременно надо дурацкую атрибутику нацепить да популистских лозунгов навывешивать. – Да? – оживился Гарет. – А ты знаешь, что, между прочим, ещё до всей этой заварушки, в конце шестидесятых, Сам-Знаешь-Кто предлагал Министерству план мирного решения проблем, которые мы здесь обсуждали? Но дражайшее Министерство погнушалось переговорами с тёмным волшебником! – Я-то? По буквам изучал. Магглорождённым и полукровкам ничего хорошего там не предлагалось. – Именно, – добавила я, даже не замечая факта неожиданного единодушия со слизеринцем. – Пожиратели как раз предлагали чуть модифицированную версию архаичной сословной системы: привилегированный костяк на основе чистокровных семейств и урезанные права для остальных. – Но ведь они аргументировали урезание прав, и одним из аргументов как раз была проблема секретности. – Не было там логичных аргументов! Полная демагогия: аргументы себе, выводы себе. – Логично там всё! Хотите – принесу свои записи. Размеренная дискуссия перешла в беспорядочный спор. Почти не сдерживаясь, мы перекрикивали один другого, пока на фоне ссоры не прозвучал голос Мины: – Да какая, в конце концов, разница? Будто сейчас было бы хуже, если несколько десятков человек пожертвовало бы частью своих прав! – С какой это стати, интересно? – выйдя из себя, выкрикнула я. – Может, ты считаешь, что примириться с Пожирателями ещё не поздно? – А эта бессмысленная бойня, по-твоему – выход? Худой мир лучше доброй ссоры. – Без моего самопожертвования, пожалуйста! – Девушки, вы чего? Успокойтесь. – Гермиона, сядь, прошу тебя… – Нет! Я вцепилась в столешницу, еле сдерживаясь, чтобы не выхватить палочку или не взяться за решение вопроса грубым маггловским способом. – Не понял… что произошло-то? – Речь зашла о целесообразности ограничения прав отдельных индивидов на благо системы в целом, – как ни в чём не бывало, обобщил Гарет. К собственному удивлению, способности к абстрактным формулировкам я, несмотря на кипящее возмущение, не утратила: – Система, которая не заботится о благе индивидов, обречена. – Демагогия. – От демагога слышу. – Пардон, мою точку зрения мы как раз подробно обсудили… Тиль, тем временем, не переставая довольно раскачиваться на стуле, шёпотом пересказывала, кажется, ход этого интеллектуального спора всем, кто потерял нить дискуссии. Блейз, прищурившись, молчал и только поглядывал на окружающих с отстранённым любопытством. Покосившись, я с неприязнью зафиксировала явную панику на лице Терри – социально-практический аспект, который вдруг приняли наши разговоры, его определённо не устраивал. Голова шла кругом. Огни свечей плыли перед глазами бесформенными пятнами… Энтони стоял чуть позади. Мне невероятно хотелось обернуться к нему – и было так же невероятно страшно. Казалось, что поворот на месте неотвратимо влечёт за собой аппарацию в неизвестность. … словно бы ненароком сделать маленький шажок назад и упереться… Почему, почему такое душераздирающее чувство, будто за спиной – пустота?.. – …недостатков идеи мы не доказали, хотя средства впрямь вызывают определённый вопрос. – Да ничего мы не доказали. И, в любом случае, одно дело, что имелось в виду тридцать лет назад, и другое – то, что творится сейчас. Может, и к лучшему, что не были приняты рациональные идеи, за поколение выродившиеся в безумие. – Не идеи, а их неприятие. – Скажешь, что те, от кого эти идеи исходили, не несут никакой ответственности за войну? Гарет досадливо поморщился. – Гермиона, я понимаю, что твои субъективные переживания не позволяют тебе оценивать положение объективно. Извини, но твоя аргументация – либо, повторюсь, демагогия, либо классические логические ошибки ad hominem. Нет, я не злюсь… я просто на грани истерики. – Ad hominem? Субъективные переживания? Словом, моё несогласие пожертвовать своими законными правами или даже жизнью – это сугубо субъективные причины, не имеющие объективной ценности? Окружающие хранили молчание. Гарет со снисходительным выражением неопределённо пожал плечами. Этот безмятежный жест стал последней каплей. Я сгребла под мышку учебники, другой схватила сумку и вылетела из библиотеки, попутно что-то выронив и не сдержав вопля: «К чёрту!»
Rendomski: Я бежала по коридорам, не разбирая дороги, вне себя от бьющей через край обиды, разочарования, возмущения. Лишь когда ноги нестерпимо заныли от напряжения, а в глазах зарябило от нехватки воздуха, я остановилась, оказавшись напротив портрета девушек с букетом земляники, и привалилась к стене, тяжело дыша. Книги под мышкой вонзались в бок жёсткими обложками, я нагнулась и полусложила-полувыронила стопку на пол, присела на корточки, бездумно уставилась на портрет. Девушки, скорее, даже девочки, не старше четырнадцати лет, одетые в мантии старинного покроя с кружевами, несколько минут глазели на меня с неприкрытым любопытством, порой перешёптываясь, затем, обменявшись взглядами, вернулись к своему обычному занятию: одна собирала в букет цветы земляники, другая, лукаво улыбаясь, превращала их в ягоды. В уме мелькали обрывки только что пронёсшегося спора, находились вдруг нужные аргументы – которые я сама через минуту опровергала. Желание вернуться и продолжить дискуссию было почти нестерпимым; в то же время я понимала – назад дороги нет. Разве что переступить через себя. Боже мой, они ведь ничего, совсем ничего не понимают… Мимо прошли мальчик и девочка из Хаффлпаффа, мельком глянули в мою сторону. Меня вдруг осенило, отчего я застряла в этом коридоре, напротив такого знакомого портрета. Неладный спор вылетел из головы. Здесь всегда задерживались мы с Энтони, продолжительно и нежно прощаясь. В груди разлился неприятный предательский холодок. Я машинально глянула на часы, раздосадовано отбросила руку. Какая разница, сколько часов и минут, всё равно я не знаю, когда выскочила из библиотеки, и не имею понятия, сколько уже маюсь у этой стены. Почему он не отправился вслед за мной? Не заступился? Не попытался хотя бы догнать, утешить? Невыносимо захотелось дождаться его, выплеснуть наболевшее, накричать, простить, забыться в объятиях… Вместо этого я торопливо побросала книги в сумку и, не оборачиваясь, поспешила к себе. Я бежала от худшего. Не хочу знать, что он может не появиться и через пять минут, и через полчаса, что предпочёл остаться со своими умствующими приятелями, выбрал их, а не меня. Только не растерянность, не безразличие в его всегда тёплых глазах. Этого я не переживу. Я выпихнула эти мерзкие предчувствия, заставила себя переключиться снова на диспут, с болезненной радостью окунулась в захлестнувшую волну злости. Как они могут не осознавать, что такое Пожиратели смерти? Аргументы ad hominem! Субъективные суждения!.. …я – в холле дома номер двенадцать по Гриммолд-Плейс. Я не вижу Сириуса, но, кажется, почти физически ощущаю на себе его взгляд. С лестницы этажом выше доносится голос, натянуто-насмешливый, терпко-горький. – Друг мой Рем, если бы внизу не сидела очаровательная юная ведьма, я бы, не стесняясь, выразился, что всё это – полное дерьмо!.. Да. Да, Сириус. В точку. Всё это – полное дерьмо. Они не видят – или не желают видеть, – что такое Волдеморт, именно «что», искажённое тёмной магией существо, давно не человек. Интеллектуалы-теоретики, неужто они никогда не заглядывали в глаза своим сокурсникам? Или заглянули и отшатнулись, испугались войны и жаждут примирения любой ценой? Понять Пожирателей смерти и принять, или не понять, но всё равно принять. Что ж, по крайней мере, в отношении этого выбора мне легче. Мне Пожиратели альтернативы не предлагают. Я хочу повернуть всё вспять, вновь оказаться в библиотеке, встать и выплеснуть им в лицо: «Всё это – полное дерьмо!», ошарашить, распахнуть душу и выставить бесстыдно напоказ: да, я такая. Такая, какая есть: эмоциональная, субъективная, убеждённая, что о некоторых вещах безнравственно рассуждать отстранённо. Повернуть всё вспять и смолчать. Стерпеть. Всё равно бесполезно. Сделать вид, что ничего не произошло и вечером оказаться под портретом девушек с букетом земляники вдвоём, как обычно. Может, смолчать было бы неправильно, но разве правильно остаться в томительно-тревожном одиночестве, как сейчас, в отрыве от второй своей половины? Завтра, завтра всё уладится. Пусть только побыстрее закончится этот дурацкий день. Горящие свечи парят над столом, бросая свет на страницы раскрытой книги. Странно, я, вроде бы, уходя, навела хоть видимость порядка. Или то было вчера? Неважно. Сумку – на кровать, с плеч тяжесть эдакую. Что я тут оставила? Что это?! Не может быть… Ой, да это же просто сон… Счастье-то какое, всё, что произошло, оказывается – просто ночной кошмар… «Среди профанов бытует заблуждение, будто месячное отделение и семенная жидкость – взаимозаменяемые компоненты. Из приведённого выше отрывка из суммы Суареса следует, что данные субстанции не только не являются взаимозаменяемыми, но и, напротив, во многих эликсирах их действие является прямо противоположным. Собственно говоря, месячное отделение представляет из себя уникальный компонент, не имеющий аналогов среди отделений мужского организма. Семенной жидкости же, в свою очередь, в большинстве случаем подобрать замену можно, следуя закономерностям Брена…» Наполовину испуганная, наполовину уверенная, что происходящее, как и предшествующие события, никоим образом не может иметь место в реальной жизни, я пялилась на эти строки, когда влетевший в спальню Гарри выругался и, стиснув мою руку повыше локтя, грубо дёрнул меня в сторону. Захлопнув книгу, он повернулся ко мне, без кровинки в искажённом злостью лице. – Какого чёрта тебе понадобилось совать нос? Я робко попыталась было возразить, однако он, не дав мне проронить ни слова, продолжил: – Уж не можешь пройти спокойно мимо книги, да? Упустить возможность пополнить долбаные знания? Забить мозги этой дрянью? – Гарри, – прошептала я, слишком потрясённая, чтобы оскорбиться на его грубости, – ты сам оставил её открытой. Он замолчал. Перекошенные черты его лица расслабились, злость схлынула, приоткрывая главную причину этой необузданной вспышки: по-детски беспомощный испуг. Гарри рухнул на стул, неловко дёрнулся, будто хотел было спрятать лицо в ладонях, но сдержался, и с заметным усилием уставился на меня распахнутыми в шоке и боязни глазами. – Это Тёмные искусства… Ты ведь и сама догадалась, да? Я медленно кивнула, подспудно опасаясь напугать его ещё сильнее неловким словом, резким движением, нервно облизала губы, не решаясь даже выплюнуть забившуюся по обыкновению в уголок губ прядь. – Он учит меня. Этому. Уже некоторое время как. У меня нет выбора. Иначе мне не выстоять против Него. Я снова кивнула, так же осторожно, прекрасно понимая, о чём идёт речь, и без имён существительных. – Я учусь. Всему этому и ещё хуже. Гарри силой выдавливал из себя слова, ровным бесцветным тоном, неловко складывая их в рубленые предложения. Было похоже, что именно так он и убеждает в необходимости происходящего самого себя, уговаривает ежедневно, ежечасно и сам себе не верит… Вдруг голос его надломился: – Ты ненавидишь меня? – Нет! – вырвался у меня отчаянный возглас, прерывая его жуткое откровение, разбивая звонко, как утренний осенний ледок, вковавшее нас напряжение. Колени подкосились, я так и села на пол рядом с ним и схватила его за руку. – Гарри, прекрати, и думать не смей! Мы будем с тобой, что бы ни случилось, мы пойдём до самого конца. Как всегда. Гарри накрыл мои пальцы другой рукой, еле слышно, почти не размыкая губ, прохрипел: «…сибо». Я без сил привалилась к его стулу. Ужасно несправедливо всё складывается, пришла мне в голову мысль. То, что именно на долю Гарри выпало изучение этой мути. Я бы на его месте могла утешиться хотя бы фактом приобретения новых знаний, с Рона всё бы сошло, как с гуся вода. Гарри же, при его стойком отвращении к предмету, да и – до недавнего времени – к преподавателю, при его-то темпераменте, приходилось намного хуже. И всё же странно… Я прижалась лбом к прохладному дереву, изгнала стоявшие перед глазами завитки орнамента с полей страницы, омерзительные строчки, которые хотелось смыть из памяти обжигающе-ледяной водой. Неужто профессор Дамблдор мог позволить подобное? А вдруг Рон всё же не промахнулся в своих абсурдных на первый взгляд подозрениях насчёт Снейпа? – Гарри? – спросила я, поднимая голову. – А ты когда-нибудь обсуждал с профессором Дамблдором предмет своего обучения у Снейпа? Не действует ли он… ну, по своей инициативе? – Дамблдор сам ему велел, – прежним бесцветным тоном отозвался Гарри. – Боже. Мысленно я терзала себя за чёрствость, за невнимание. Как я могла весь семестр не замечать, что за этими занятиями кроется неладное, что Гарри гложет не только ответственность за всех нас, не только переживания из-за идущей войны да школьная предрождественская напряжёнка. Он осунулся, черты лица заострились, но взрослости худоба ему не придала – напротив, лицо с огромными тёмно-серыми в приглушённом свете глазами казалось чуть детским, особенно вкупе с теперешним растерянным выражением. Человек, которому он доверял почти безгранично, заставил его, пусть руководствуясь серьёзными причинами, заниматься органически ненавистными вещами. Неудивительно, что и от нас Гарри ожидает наихудшего. – Гарри, тёмный маг или нет, ты – наш друг. Я не верю, что волшебство какого бы то ни было цвета способно заставить тебя поступать против совести. Он вздохнул и на глазах расслабился, опустил напряжённые плечи, прикрыл глаза. Я бережно высвободила руку и поднялась с пола, разминая затёкшие от неудобной позы мышцы. – У меня всё равно ничего не выходит, – неожиданно пожаловался Гарри, слегка торопливо, смущённо и без прежней опаски, словно признаваясь, что не справляется с заданием по какой-нибудь трансфигурации или чарам. – Совершенно ничего. Снейп рвёт и мечет, но ничем не может помочь. Да, кстати, и его невесть откуда появившееся благосклонное отношение к Снейпу тоже, вполне возможно, – просто следствие потрясения, насилия над собой, дезориентации… – Ты же знаешь, Гарри, Снейпу свойственна, мягко говоря, определённая необъективность, особенно, когда речь идёт о тебе. – Нет, – решительно воспротивился Гарри. – Гермиона, у меня, правда, не выходит, и на сей раз Снейп во всём прав. Ты не представляешь, но тут он искренне старается. Раньше я ни за что бы не поверил, что у него хватит терпежу столько со мной возиться. А я, как нарочно, изо дня в день лишь подтверждаю его слова о моей бездарности. – Гарри, сам понимаешь, кому, как не мне приятно слышать, что ты отзываешься об учителе в таких тонах, но не бросайся в крайности. Возможно, он просто невольно судит по себе. Насколько я знаю, по слухам, в Тёмных искусствах Снейп знаток ещё больший, нежели в зельях… – Он – настоящий мастер, – оборвал меня Гарри, как бы и не обращаясь ко мне, а просто озвучивая случайную мысль. В голосе его прозвучало и определённое восхищение, и отчуждение одновременно. Спохватившись, он встряхнул головой и с неловкостью заспешил. – Гермиона, спасибо тебе огромное за всё. Но, думаю, нам обоим уже пора. Резко развернувшись, Гарри одним отточенным движением зачаровал обложку и затолкал снейпову книгу в сумку, шагнул к двери. – Может, – рискнула предложить я, борясь со страхом, что Гарри согласится, и с презрением к себе из-за этого подлого страха, – мне помочь тебе разобраться? – Нет! – безапелляционно отрезал Гарри. – Гермиона. Никогда, никогда больше, умоляю тебя, не прикасайся к этой гадости! – и, смягчившись, добавил: – Вы с Роном, оба, мне нужны такими, какие есть, незатронутыми тьмой. Это мой путь, только мой, и куда бы он меня ни завёл, вы нужны мне здесь. Чтобы благополучно вернуться обратно. «Мы давно не то что затронуты – вляпались по уши», – подумала я ему вслед. – «Мы не маяк, Гарри, скорее – нить Ариадны. Не бросай нас, а мы постараемся не запутаться и не порваться».
Снарк: Разница мироощущений в компании Энтони и у главных героев ГП получилась разительная: если для одних ситуация однозначна - Гарри борется на пределе сил, Гермиона мучается, отыскивая заклинание - то для других идеи Вольдеморта - повод для теоретических размышлений и даже частичного принятия. Однако разговор Гермионы и ее новых приятелей показался мне несколько затянутым.
Buity: Очень интересные маски, хочется читать их еще и еще. Спасибо.
Rendomski: Снарк За критические замечания особо благодарна. Да, есть такой грех - уж как дорвёшься до дискуссии, так ни на один светофор не остановишься . Подобная разница мироощущений неизбежна, постоянно с этим приходится сталкиваться. Buity Спасибо за отзыв, буду писать ещё и ещё .
Rendomski: *** Разговор с Энтони выпал на следующий же день. С самого утра я пребывала в необычном состоянии некой отстранённости, словно от вчерашней лавины переживаний и потрясений временно отказала способность волноваться. Привычно защемило сердце, когда уголком глаза я заметила приближающегося друга, привычно разлилось тепло от его прикосновения, но неожиданно эта привычность не принесла спокойствия и нежности – напротив, в ней почудилось нечто отталкивающе-обыденное. А самым тревожным стало то, что пробить кокон моей отстранённости эта перемена в отношениях, которая до недавнего времени показалась бы мне чудовищной, не смогла. – Я принёс книги, которые ты выронила вчера. – Спасибо, – он не спешил отпускать, и я почти вырвала учебники у него из рук. Энтони шагнул вперёд, загораживая мне дорогу, и уставился на меня с несчастным видом. – Понимаю, что ты сердишься, и, честное слово, имеешь на это полное право. Прости, я вчера, сам не знаю отчего, растерялся и до сих пор чувствую себя как круглый дурак. – Да нет, я не сержусь. Я, знаешь ли, тоже повела себя не вполне разумно. И я сама, пожалуй, растерялась… – Нет-нет, ты всё правильно говорила. Только эмоционально – но как же иначе? Я… будь ты иной, я бы может и не… Словом, относился бы к тебе совершенно по-другому! Энтони положил руку поверх моей моей, глаза его восторженно блеснули. На сей раз отсутствие обычных эмоций задело куда сильнее. Что со мной? Ведь не далее двенадцати часов назад я бы всё отдала за этот взгляд, за эти слова… – Энтони, извини, – я отступила, отдёрнулась. – Я немного… Это просто усталость. – …устала, наверное, за последнее время. Энтони попытался было улыбнуться, но выглядел по-прежнему печальным и виноватым. – Ещё бы. Напряжёнка, короткие дни, твои домашние заботы. – Вот-вот. Я отвела взгляд. За окном вместо господствовавшей последнее время серой хмари висело предрождественское солнце. Низкое, какое-то болезненное, оно светило, но не освещало, не грело. В этом вымученном свете невозможность каких бы то ни было глубоких чувств казалась совершенно закономерной. – Ты, правда, не сердишься? – Конечно, нет. Но давай немного побудем порознь, ладно? После каникул, глядишь, всё и наладится. В тёплых глазах мелькнула тревога, пронзительно-искренняя. – Непременно наладится. Я… я буду ждать, – и, уже поворачиваясь, чтобы уйти, порывисто полушёпотом выпалил: – Я люблю тебя. Я вздрогнула. Эти слова – десятки раз сказанные, но никогда – так нечаянно, так откровенно, раскрыли мне глаза: какое бы решение после каникул я ни приняла, его чувства сильнее моих. И я отнюдь не уверена, что готова принять такой дар. Бедный, бедный влюблённый мой… Не исключено, что этим непроизвольным признанием он окончательно предрешил конец нашего краткого, немного слащавого, немного грустного школьного романа. Если бы не эти три опрометчивых слова… Но прошлое не имеет сослагательного наклонения. *** Утром первого дня зимних каникул я, собрав вещи и посадив Косолапа в дорожную корзину, как раз запирала свою дверь, когда снизу донеслось гиканье Рона, причём, не просто торжествующее, а определённо злорадное. Ничего хорошего оно не предвещало. Ухватив невесомый от наложенных чар левитации чемодан и корзину, путаясь в полах незастёгнутого пальто, я сбежала по лестнице и едва не врезалась в собравшуюся внизу толпу школьниц. С предпоследней ступеньки я разглядела, что Рон и Дин загнали Колина Криви под висящий на стене гостиной омеловый венок и, отрезав несчастному путь к отступлению, нарочито тянули время, весело выясняя, кому из них двоих первому лезть целоваться со знаменитым ненавистником однополых отношений. Я попыталась пробиться через толпу девушек, азартно подбадривающих сорванцов, намереваясь навести порядок, но буквально напоролась на острый локоток Джинни. – Не надо, Гермиона, – в глазах её плясали чёртики. – Пускай мистер Длинный язык получит по заслугам. – А по-моему, это уже чересчур за парочку глупых высказываний. – Парочку? – Джинни выразительно фыркнула. – Гермиона, Криви – штатный гриффиндорский сплетник. – Не так уж страшно всё обстоит, если я ничегошеньки не знаю об этом, – я ухитрилась проскользнуть мимо Джинни и направилась было разбираться с мальчишками, но Джинни ухватила меня за рукав. Я вырвалась, лишь мельком услышав, как подруга полушёпотом спрашивает что-то об Энтони Гольдштейне, чуть не спотыкнулась от неожиданности и развернулась к ней. В то же время Колину, видимо, осточертело препираться с «извращенцами» – сзади послышались выкрикиваемые заклинания, бывшая жертва шмыгнула в коридор, а на нас с Джинни посыпались остатки злополучного омелового венка. – И всего-то, – раздался голос донельзя довольного собой Рона. – Гермиона, не стоило переживать. – Балбесы, – я собралась было выговорить ему, но тут обратила внимание на часы. – Так, поспешим-ка вниз, а то опоздаем на поезд. Вернувшись за брошенными у лестницы чемоданом и котом, я попрощалась с Гарри и помахала на прощание остальным знакомым, остававшимся на каникулы в школе. У самого выхода я встретила Фергуса. Рыжеволосый первокурсник, казалось, поджидал меня, переминаясь рядом с нелепо объёмистым чемоданом, стискивая пухлые рукавицы и не сводя с меня ярких серо-зелёных глаз. – Тоже возвращаешься на каникулы? Он пропустил вопрос мимо ушей. – Омела в волосах принесёт предвидение в снах на Солнцеворот, – загадочным тоном сообщил Фергус и добавил, поясняя: – так у нас говорят. Он потеребил волосы с левой стороны, затем указал на меня. Не сразу сообразив, что он имел ввиду, я поставила корзину с котом, запустила руку в собственную шевелюру и извлекла омеловую веточку, усеянную ягодами. – Спасибо, – я улыбнулась ему, – как-нибудь до вечера вычешу остальное. Только предвидений мне и не хватало. Счастливого Рождества! Я перелезла через порог и присоединилась к Рону с Джинни. – А всё-таки, – продолжала настаивать Джинни, – что у вас с Энтони Гольдштейном стряслось? – Это следовало понимать как намёк на то, что Колин Криви открыто обсуждает мои личные дела. – Как ну очень толстый намёк. Но не переживай, я-то не собираюсь трепаться ни с кем. Вы поссорились? – Ещё нет, – ляпнула я, слишком занятая усвоением новостей о Колине, чтобы выдать более осмысленный ответ. – Звучит многообещающе. – Джинни, – раздражённо вмешался Рон, – а не изволишь ли в порядке исключения не лезть в личные дела Гермионы? – Чья бы корова мычала, братец, ты сам любитель почесать языком, разве что в более узкой компании, чем Криви. – Разница, на мой взгляд, существенная. – Неужто? Забыв, к счастью, про меня, брат и сестра продолжали дружелюбно пререкаться, пока, где-то на полдороги, между мной и Джинни не вклинились Энтони с Терри. – Привет, не желаешь ли присоединиться к нам? – Вопрос Энтони был задан явно для приличия, так как в то же время он безапелляционно забрал у меня чемодан, а Терри крикнул: «Мы позаимствуем Гермиону ненадолго, ладно?». Я только вскользь заметила вытянувшееся лицо Рона, помахала ему рукой – и поток спешащих к выходу учащихся разделил нас. В экипаже, а затем и в купе мы оказались вчетвером: неугомонный Терри по дороге успел прихватить ещё и Падму Патил. Впрочем, участие Падмы ограничивалось практически только присутствием. Пробормотав что-то в роде: «Просмотреть ещё раз, а то сегодня до вечера надо сдать», – она уткнулась в папку с документами и вмешивалась в разговор от силы раз пять. Я мысленно порадовалась, что решила не искать работы до окончания школы. Разговор, впрочем, не особо клеился. То есть, как раз клеился, из отдельных тем, обсуждаемых и тут же забываемых, из плоских шуток и набивших оскомину старых школьных историй. Не было обычного безудержного потока идей, неожиданных переходов от смешного к серьёзному и, с каким-либо разряжающим обстановку замечанием, – обратно. Я напряжённо блюла дистанцию между собой и Энтони, иной раз не решаясь даже глянуть в его сторону; он, похоже, чувствовал себя не лучше. Да и Терри наша взаимная неловкость энтузиазма поубавила. По прибытии в Лондон он выскочил из купе вместе с торопящейся Падмой, оставив нас с Энтони наедине. Я дёрнула за ручку неожиданно тяжёлый чемодан, не решилась задерживаться, обновляя чары, однако Энтони уже спохватился и явно собирался, судя по выражению лица, завести какой-то серьёзный разговор, когда его опередила постучавшая в окно моя мама. – Извини, – выдохнула я. – Меня ждут. – А… – замялся Энтони. – Ну, что ж, тогда счастливого Рождества. – Счастливого Рождества, – эхом повторила я, локтём отворяя дверь и выскальзывая в коридор. Кажется, в какой-то момент Энтони шагнул ко мне, собираясь то ли что-то добавить, то ли поцеловать – не уверена. В любом случае, было только честно, что я не позволила ему ни того, ни другого. Сочельник пришёлся на середину недели – удачно, поскольку сразу выдалась половина недели выходных, но не вполне удобно в том отношении, что на каникулы нас отпустили ровно в день праздника, и ни минутой раньше. Из-за неспокойной обстановки с октября в Хогсмид учеников не отпускали. Сокурсники ворчали, что им некогда даже позаботиться о рождественских подарках, а я о подарках всё равно вспомнила не далее вчерашнего вечера. Маме тоже были нужны всевозможные мелочи, поэтому с вокзала мы отправились не домой, а в большой торговый центр на Блэк Алдер роуд. Ранняя темень, непрестанно сыплющийся мокрый снег, слякоть – всё это праздничного настроения отнюдь не добавляло. Мы поболтали немного о том, о сём, но потом как-то притихли и молчание нарушал лишь скрип дворников «вжих-жуть, вжих-жуть». На подъезде к центру оказалась – вполне закономерно – пробка, даже на стоянку мы заезжали минут двадцать. Я щурилась от света фар, бьющего в глаза, дробящегося в каплях над очищенными полукружиями («вжих-жуть»). Оказывается, и огни вечернего города могут быть слишком ярки… Папа недовольно бурчал под нос. В центре нас встретили те же пробки-очереди, беготня, паника («…билеты на июль? Август? Гастроли?… Да-да, просто великолепно, спасибо…»). И снова мокрый снег, снова «вжих-жуть», огни фар – дорога домой. Ничего приготовить мама уже не успевала, поужинали наспех полуразогретыми-полуподжаренными в микроволновке полуфабрикатами и, не засиживаясь, разбрелись по спальням. Оставив чемодан неразобранным, я рухнула в постель, придавив возмущённого Косолапа, который уже успел занять причитающееся ему место, и, даже не понежившись, как обычно по возвращении, хотя бы минут пять, не посмаковав тёплое ощущение, что наконец-то я дома, провалилась в сон. *** Серебряный шар падает по ступеням, словно обронённый играющими за поворотом лестницы детьми. С каждым разом он ударяется всё сильнее, всё громче, подскакивает всё выше, пока звон не заполняет окружающее пространство, растекаясь, истончаясь и угасая, а шар не исчезает под сводами потолка… Я поднимаюсь. На площадке в глубине ниши под стрельчатой аркой замечаю страстно целующуюся пару. Долговязую фигуру Рона я узнаю почти сразу. Он самозабвенно льнёт к своей подруге, широкая ладонь – на её бедре, пальцы томно мнут подол юбки. Это зрелище настолько исполнено естественности и искренности, что даже не вызывает смущения. Свет, качнувшись, смещается и выдаёт лицо девушки. Я ахаю от неожиданности, заставляя влюблённых прерваться и повернуться ко мне. – Рон, Джинни, вы что?! Это же… неправильно. Брат и сестра смотрят на меня с одинаковым выражением неловкости и досады и немного – неприязни. Затем Рон первым опускает глаза. Я беру его за беспомощно повисшую руку и почти тяну за собой. – Пойдём… Ну, пойдём же! Лучше уж я, если так надо. Рон некоторое время сопротивляется, потом поддаётся, покорно следует за мной – дальше, вверх. Шаги его постепенно ускоряются, вот уже он торопит меня, горячо и прерывисто дышит в затылок, обхватывает ладонями мою талию, неугомонные руки скользят выше, к груди. Я оборачиваюсь, и он, пользуясь моментом, тут же прижимает меня к стене, впиваясь в губы влажным поцелуем, – мельком проскакивает и исчезает стыдливая мысль: неужто мы вот так, прямо здесь, на полдороги, как животные?.. Я нежно поглаживаю его по спине, ерошу непослушные отросшие волосы на затылке, не испытывая особого влечения, обращаясь скорее как с испуганным ребёнком, как с братом – нет, не знаю как, в этом мире теней, где сместились и исказились все понятия... А его ласки становятся всё резче и похотливее, я вздрагиваю, когда он, бесцеремонно проникнув рукой под юбку, грубо хватает меня за промежность, нетерпеливо трётся бёдрами, хрипло рыча, дышит в ухо… Только это уже не Рон, а Гарри, лицо его искажено неистовым желанием, и он никак не реагирует на мой ошеломлённый оклик: «Гарри, ты чего?..», и правильно, потому что, понимаю я, это вовсе и не Гарри, а кто-то иной под его личиной, и я в испуге неожиданно резко отталкиваю его, и он падает, падает вниз, с лестницы. Затем я почему-то вижу его распростёршегося внизу, бледного как мел, неживого, и две мысли: «Это не Гарри» и «А отчего я так уверена, что это не Гарри?» – перекрикивают одна другую у меня в голове. Мне необходимо туда, к нему, вниз, убедиться, что я не совершила страшной ошибки. Я делаю шаг в пустоту, но кто-то удерживает меня за руки, не пускает, а я рвусь, что есть мочи, вперёд, пытаюсь вывернуться из хватки крепких пальцев, яростно бьюсь ногами, крыльями… Крылья… Я забываю обо всём, когда осознаю, что у меня за спиной – крылья. Точнее, у меня просто в голове не укладывается, как до сих пор я могла жить, не замечая их. Они поразительно мощны, в каждом взмахе их участвует всё моё существо: ритмично, согласно действуют все мышцы, до кончиков пальцев; вниз – выталкивается из груди воздух, вверх – лёгкие переполняются пьянящим кислородом, голова кружится от безудержной эйфории. Никогда, ни в чём не чувствовала я себя настолько единым целым, не была настолько уверена в себе. – Отпусти! – кричу я со смехом тому, кто держит меня за руки. Рывок вверх до боли сводит плечи. – Отпусти! Мне надо взлететь! – Нет! – его голос звенит от задорной радости, но слышится и лёгкое беспокойство. – Я боюсь за тебя! А крылья бьются, крылья подкидывают вверх… – Не бойся! – перекрикиваю я их оглушительное хлопанье. – Давай же, отпусти! Он отпускает, и я почти ощущаю спиной, как воздух дрожит от его счастливого смеха. Я взмываю… И тут крылья не выдерживают, подламываются, и с резким рывком я низвергаюсь в пустоту.
Баобабочка: Позвольте же и мне снять маску и признаться в огромной любви к этому прекрасному фику, который я тихо читала со дня его написания, очень горевала, когда он замерз, и теперь вновь ликую - спасибо Автору за продолжение! Вы умеете так писать... так, как мне никогда не сказать и не передать восторга. Спасибо вам!
Rendomski: Баобабочка Ой… Когда обнаруживаются читатели, читающие столько же лет, сколько я пишу – чего же ещё надо для полного счастья? Спасибо огромное за снятую маску .
Rendomski: Профессора МакГонагалл и Флитвик навестили нас сразу после Рождества. Я нервничала едва ли не до тошноты, однако ритуал как таковой оказался не слишком сложным. Вот подготовка к нему стоила немалых хлопот и заняла целый день. По ходу подготовки выяснилось несколько любопытных вещей. В частности, несмотря на то, что по документам дом принадлежит отцу, чары выявили как хозяйку маму («А я всегда это знал», – отмахнулся папа, выглядя, тем не менее, слегка уязвлённым). Родители на уговоры по поводу чар поддались не без труда. Папа даже пошёл на то, что раскрыл мне свой секрет. Вечером после нелёгкого разговора, во время которого согласия мне так и не удалось получить, отец пригласил меня к себе в кабинет и запер дверь. Включив, как заправский шпион, музыку погромче, он достал из сейфа увесистую на вид коробку. Внутри оказался пистолет и набор патронов к нему. – Я после всех твоих приключений прошёл-таки всю эту канитель: проверки, бумаги, курсы – и получил разрешение на оружие. Только Лиз ни слова, ладно? – доверительно сообщил папа и протянул пистолет мне. Я вздрогнула, когда рукоять холодной тяжестью удобно легла в ладонь. – Не бойся, он не заряжен. Не положено. Я сжала пальцы вокруг рукояти, подхватила другой рукой нырнувшее было вниз дуло и отвела, от греха подальше, в сторону, невольно двигаясь в такт Дженис Джоплин. Нет, вот чего, а страха я не ощущала. Напротив, тяжёлое поблёскивающее тёмным металлом оружие в руках придавало уверенности, дерзости. У меня не было сомнения – если возникнет нужда, я выстрелю, не раздумывая. Точнее, испугаюсь и тут же выстрелю, а лишь потом стану разбираться в обоснованности своего шага. «Это чувство уверенности, эта готовность – из-за отсутствия привычки к оружию», – подумалось мне. – «От слабости. Поэтому слабому давать в руки оружие нельзя. А папа, честно говоря, тут отличается от меня ненамного». – Как ты считаешь? – без особой надежды на моё согласие, осторожно спросил он, – Может, этого достаточно. Обойдёмся, ну, без твоего колдовства? Я положила пистолет в коробку, в специальное углубление по форме. Поёжившись, мимоходом представила, как папа несётся в свой кабинет, отчаянно, путая пару раз код, открывает сейф и, роняя патроны, пытается трясущимися пальцами затолкать хоть пару… Встав на цыпочки, я поцеловала его в щёку и предложила в ответ: – Давай вот до «этого» как раз и не доводить. Профессоров родители встретили поначалу настороженно, но довольно скоро – вернее сказать, я поразилась, насколько скоро – нашли общий язык, вопреки всем различиям и, казалось бы, отсутствию взаимных интересов. Строгость и деловитость профессора МакГонагалл произвела впечатление, а профессор Флитвик и вовсе оказался на редкость искусным и увлекательным собеседником. Готова поклясться, мама даже не удержалась от лёгкого флирта, что не ускользнуло от внимания тут же нахмурившегося папы. К счастью, эта малость не помешала родителям расстаться с гостями в самом благодушном настроении. Только я никак не могла отойти от волнений по поводу проведённого наконец ритуала, нервно проглотила похвалу профессоров и чудом не пропустила мимо ушей сообщение о следующем визите в конце каникул с целью проверить, как действуют чары. – Не забудь в другой раз выйти встретить своих преподавателей, – рассмеялась мама, запирая за гостями дверь, – а то так и придётся им слоняться вокруг. Придётся, придётся, детка, вот увидишь! Только не забудь надписать нам побольше визиток для друзей. Впрочем, к вопросу безопасности мама отнеслась не менее серьёзно, чем папа. С одной стороны, мне удалось избежать кучи походов по магазинам и неизменных скучных рождественских вечеринок у знакомых. С другой стороны, уломать обоих родителей отпустить меня на Диагон-алею стоило труда, несмотря на согласившуюся сопровождать меня Тонкс. Хотя Тонкс, конечно, не производит впечатления надёжности – по ней никак не скажешь, что она старше меня на целых восемь лет и, тем более, аврор, с которым надёжно, как за каменной стеной. Несомненно, мне требовался ряд школьных принадлежностей, особенно в связи с запретами на походы в Хогсмид, но прежде всего покоя мне не давало тревожное сновидение. Тщетно я пыталась списать увиденное на проблемы с друзьями, с Энтони, на прочие переживания. Навалившееся назойливое беспокойство пересилило и разумные доводы вроде «подождать до школы и библиотеки», и волнения родителей, и чувство вины за причиняемое Тонкс неудобство. Впрочем, с последним Тонкс разделалась живо. Она непринуждённо тараторила, шутила и ничто не указывало на то, что для неё эта прогулка – нечто большее, нежели повод пройтись по магазинам, посидеть в баре и поглядеть «для разнообразия на человеческие лица вместо коллег и задержанных». Непосредственность Тонкс сгладила испытываемую мною неловкость за то, что её общество, на котором я сама настояла, мне отчасти в тягость – во всяком случае, в книжном магазине. Улучив момент, когда моя чересчур добросовестная телохранитель отвлеклась на стенд с прессой, я исхитрилась сунуть нос в один-другой справочник по снам из тех, что выглядели посолиднее остальных. Расхрабрившись, я достала третий, но Тонкс уже оказалась тут как тут. – Кошмары? – с сочувствием поинтересовалась она. – Ты, помнится, относилась ко всякого рода гаданиям достаточно скептически. – Да, – поспешила согласиться я и по наитию бросила встречный вопрос: – Знакомо? Тонкс кивнула, помрачнев. Вопрос, само собой разумеется, был почти риторическим. Кому, как не ей: аврору, члену Ордена Феникса – было терзаться кошмарами? За себя, за Рема, за друзей… После нашего похода она уговорила меня посидеть часок в «Дырявом котле» и там в порыве неожиданной для меня откровенности рассказала ошеломляющую историю: – Дело было в конце июня, – начала Тонкс, потягивая через трубочку коктейль ядовито-зелёного цвета, до рези в глазах контрастирующий с её обычной розовой шевелюрой, – когда была выявлена утечка информации о пророчестве и Гарри только-только переселили на Гриммолд Плейс двенадцать. Я вернулась ни свет, ни заря с ночной операции и в прихожей обнаружила цепочку кровавых пятен и отпечатков ног, ведущих в глубь дома. Я бросилась по следам, и уже на лестнице меня настиг донёсшийся сверху истошный полукрик-полувой. Дверь нашей с Ремом спальни, куда меня привели следы, была распахнута, и я влетела туда в полной боевой готовности. В тот момент я не думала ни о каких лунных фазах: услышанный мною вопль вполне мог принадлежать нечеловеку. Рем лежал на спине посреди спальни с перекошенным от боли лицом. Бледный и совершенно сбитый с толку Гарри, двигаясь как во сне, медленно разрезал заклинанием на Реме одежду и отбрасывал пропитанные кровью ошмётки в сторону. Я бесцеремонно оттолкнула его и, упав на колени, взялась за дело сама. Рем жалко попытался улыбнуться, пробормотал что-то вроде «…не хотел…» – я рявкнула, чтобы он заткнулся и стиснул зубы, не хватало ещё прикусить чего-нибудь. Я была совершенно не настроена на выслушивание прощальных речей. На груди Рема зияла сплошная рана, словно грубо содрали кожу с изрядным количеством мяса. Крови было страшное количество, и она продолжала сочиться толчками – явно был повреждён крупный сосуд. Бегло осмотрев рану, я наложила кровеостанавливающее заклятие, затем осторожно взялась за очищение раны и содрогнулась – заклятие не подействовало. Равно как и обезболивающее, заживляющее, восстанавливающее – я перебрала чёртову уйму. Гарри притащил аптечку – зелья также не возымели должного действия, изредка лишь обнажённая плоть пузырилась, и Рем со стоном корчился. Всё указывало на специфическое магическое происхождение раны. Пришлось-таки разговорить его, и в ответ он прохрипел: «Серебро». Я вцепилась себе в волосы, готовая в любую минуту глупейшим образом разреветься в отчаянии: живу с оборотнем и не имею ни малейшего понятия о том, как обращаться с ранами от серебра. Затем меня осенило: надо просто нейтрализовать волчье начало. Я остановила кровь по-маггловски, с помощью ремня, и залезла в секретер Рема, помня, что он держит у себя запас компонентов для аконитового зелья, но нашла даже кое-что поинтереснее: бутыль с остатками зелья готового. С дна поднялся густой осадок, что-то брякнуло. Тут наконец я сообразила, что полнолуние было аккурат недели две назад. – Серебро? Какое, к демонам, серебро?! – завопила я на грани истерики. Рем не ответил, его трясло от шока и потери крови. Сдержав себя, я принялась хотя бы обеззараживать рану. К счастью, один человек с головой в доме всё же нашёлся. Гарри догадался связаться с Дамблдором, и тот явился, даже не переобув домашних шлёпанцев. С раной он разобрался так, будто врачевать оборотней ему доводилось едва ли не ежедневно, попутно спокойно разъясняя и комментируя свои действия (мне казалось, что я не столько воспринимаю содержание разговора, сколько этот спокойный тон, однако несколько дней спустя я напрягла память и с удивлением поняла, что прекрасно помню каждое слово). По окончании виновник переполоха был погружён в незаслуженно мирный сон, а мы взялись за выяснение обстоятельств эксцесса. Гарри знал немногим больше моего. Разбуженный шумом, он застал только что вернувшегося Рема на пороге спальни. Тот приказал не приближаться – казалось, что он вот-вот начнёт преображаться – но через несколько минут Рем повалился навзничь, и Гарри благоразумно пренебрёг словами учителя. Дамблдор осмотрел комнату: быстро, но очевидно не упуская ни единой мелочи. Во всяком случае, на брошенную мною бутыль он обратил внимание незамедлительно. Поднял, глянул на свет – к тому времени уже полностью рассвело, – взболтал, прислушался, перелил зелье в стакан, а остатки выплеснул прямо на стол. Вместе с жидкостью выскользнул небольшой плоский кругляш. – Spegils-steinn, – объявил Дамблдор, поизучав загадочный предмет минут пять, и протянул мне. – Исландский зеркальный камень, довольно редкая вещь. Способен изменять волшебные свойства на противоположные. – Он сделал из аконитового зелья… оборотневое? – сообразила я. Вопрос «Зачем?» разрешился ещё до пробуждения Рема. Из источников в стане Пожирателей смерти прошли слухи, что несколько их людей попали в засаду, и кое-кто даже погиб, в том числе – Питер Петтигрю. О прочем не стоило труда догадаться и без подсказок Рема. Он состряпал оборотневое зелье, через каких-то знакомых оборотней подбросил ложную информацию и спровоцировал своего бывшего приятеля устроить на него засаду. Пожиратели не ожидали столкновения не просто с волшебником, а с волшебником, обладающим не в полнолуние реакцией и беспощадностью опаснейшего хищника. Рем мстил: за Джеймса и Лили, за Сириуса. С Петтигрю он сцепился врукопашную, но даже колдовское серебро не помешало ему довести дело до конца… Тонкс умолкла. Я, казалось, приросла к стулу, как громом поражённая. – Лицемер, – наконец брякнула невпопад я, сдерживая слёзы. – Меня он так усердно учил забыть прошлое. – Да, он такой, – Тонкс вымучила улыбку. – Но знаешь… Именно после этого случая я убедилась, что Рем – как раз тот, кто мне нужен. Мне известно, как он боялся и стыдился зверя в себе. Но он смог не только одолеть его, но и сжиться со своей тёмной половиной, воспользоваться ей – и не поддаться, совершить убийство и остановиться. Вот эта его уверенность мне нужна как воздух. Я боюсь – не столько погибнуть, сколько потерять себя. Не суметь остановиться. Поддаться худшему, что во мне есть. – Ты сможешь, – уверенно заявила я. – Ты осознаёшь опасность, а это уже немало. – Хочется верить, – у Тонкс был непривычно усталый, постаревший вид. – Знаешь, мне почти не с кем поговорить на подобные темы. Странно и не вполне нормально, что меня понимаете, вы, дети: ты и твои друзья. – Моему другу тоже предстоит убийство, – понизив голос, ответила я. Мысленно же добавила: «Пожалуй, не случайно, что он оказался рядом с такими людьми: осознающими необходимость остановиться. Не поддаться худшему. Потерять себя.» За подобными тяжеловесными проблемами мои личные неурядицы, к сожалению, никуда не делись, а напротив, терзали всё пуще, будто рассудок пытался укрыться за ними, уйти в нормальную жизнь. Придя в себя после беседы с Тонкс, я снова принялась за толкование своего дурацкого сна. Немногие сведения, надёрганные из справочников в магазине, помогли не особо. На «лестницу», к примеру, они выдавали пояснения вроде «восхождения адепта на пути к познанию». Попавшийся под руку родительский учебник по психоанализу соотнёс лестницу в сновидениях с сексуальной неудовлетворённостью, с чем я согласилась куда охотнее. Тем более, что я начала всерьёз задаваться вопросом, нормальны ли мои неудачи с юношами. Да и неудачи ли? Неудачами мои сверстницы скорее склонны именовать недостаток внимания со стороны молодых людей, на что я жаловаться никак не могла. И с Виктором, и с Энтони отношения не складывались главным образом по моей инициативе. Что же касается истории с Сириусом – разве можно расценивать это романтическое увлечение как полноценное чувство? Может, стоит сейчас пересилить себя, перетерпеть трудности, и окажется, что мнимый конец любви был только временным кризисом? Но я не умею притворяться и врать. Или это не ложь, а и есть то, что называют кокетством, флиртом? Может, у меня просто не женский склад ума? А вдруг я вовсе фригидна?! Тем временем, нечто странное творилось с книгами, точнее, с моим отношением к ним. Меня совершенно взяла врасплох немыслимая проблема: я не могла подобрать ничего для чтения. Уроки, задания, рефераты были закончены на диво быстро. Дальнейшая программа была давно изучена, да не так уж много нам и оставалось: значительная часть последнего семестра уделялась повторению и подготовке к Т.Р.И.Т.О.Н., а повторение показалось вдруг до невозможности пресным и скучным. Художественная литература пестрела болезненными ассоциациями. Ивлин Во и ряд других были отвергнуты из-за войны, Рушди – из-за воспоминаний о злосчастном споре в библиотеке, любимый мамин Прэтчетт – из-за волшебников и ведьм, а, обнаружив в первых же строчках романа Хайсмит имя главного героя, Тома Рипли, я едва не выронила книги. – Это тебе рано и вредно. А Лиз всё равно утверждает, что интересно это только мужчинам, – авторитетно заявил папа, отбирая у меня «Дневник Бриджит Джонс». Ну да, конечно, стоит ли упоминать, что он просто сам его ещё не дочитал? Помучавшись с неделю, я наконец обрела покой с «Миром Софии» Гордера. Не скажу, чтобы книга произвела на меня особое впечатление в плане сюжета, но ясным языком изложенный краткий курс истории философии меня увлёк необычайно. На его фоне даже наивное и по-скандинавски сентиментальное повествование о взрослом учёном, принимающимся вдруг обучать незнакомую девочку, стало казаться вполне гармоничным. А конец и вовсе позабавил перепевом моих беспокойств насчёт личной жизни. «И в самом деле», – размышляла я, запивая последние страницы карамельным чаем. – «Распереживалась – а из-за чего? Только из-за того, что принято, чтобы к восемнадцати годам у тебя был «кто-нибудь», а ещё лучше – «что-нибудь с кем-нибудь». А зачем мне «кто-нибудь»? Разве нормальному человеку и впрямь хочется быть «кем-нибудь для кого-нибудь», ради взаимно проставленных галочек? Вздор. Помешательство. От личности нужно исходить. Вот встречу интересного человека, тогда и задумаюсь, хочу ли влюбиться, не в абстрактного «кого-нибудь», а именно в него. А влюбиться – да что нам стоит? Захочу, и влюблюсь в кого угодно. Хоть в професора Снейпа. А что – хорошего о нём последнее время доводится немало слышать, даже от Гарри.» Я хмыкнула от собственной же шальной мысли и вернулась к книге. ***
Снарк: Rendomski пишет: Помучавшись с неделю, я наконец обрела покой с «Миром Софии» Гордера. Надо же, а я как раз месяц назад эту книжку купила Гермиона старается разобраться в себе - это так знакома, но только такому рациональному человеку как Гермиона могла прийти в голову мысль: "Влюблюсь по собственному желанию" Rendomski пишет: А влюбиться – да что нам стоит? Захочу, и влюблюсь в кого угодно. Хоть в професора Снейпа. Ждем-с :)
Rendomski: Я Гордера примерно в гермионином возрасте читала вместо школьного учебника философии, и, думаю, не осталась в накладе :). А из избыточной рациональности, даже скорее, из претензии на неё, тоже надо вырасти… С продолжением буду немного тормозить, прошу уж извинить меня…
Снарк: Rendomski То, что продолжение будет - это уже здорово! Rendomski пишет: Я Гордера примерно в гермионином возрасте читала вместо школьного учебника философии А я думала, что его у нас впервые издали лишь в 1998-99
Rendomski: Снарк Значицца, так заметно, что мои школьные годы никак не могли приходится на этот период? На литовский, мой второй родной, Гордера перевели чуть раньше, тогда я и ознакомилась с ним ;).
Снарк: Rendomski Rendomski пишет: Значицца, так заметно, что мои школьные годы никак не могли приходится на этот период? Хм, учитывая тот уровень, на котором вы писали уже 4 года назад... Ну, можно еще предположить, что вы - юный гений, второй Лермонтов
Исмена: Rendomski Какая любопытная у вас история получается! Как же так, неужели Гермиона возмет и усилием воли влюбится в Снейпа??
Rendomski: Снарк Да полно … Не так уж юн, не так уж гений… Исмена О мотивации в данном случае судить проблематично из-за заведомой необъективности единственного лица, который способен о ней судить . Но попробуем…
Rendomski: *** Каждому, наверняка, снились драматичные сны, переходящие во вполне обыденные события наяву: рухнувшая с потолка и придавившая тебя глыба оказывается развалившимся поперёк груди котом или в ходе последовательных приключений сработавшая сигнализация переходит в звонок будильника. На первый взгляд от подобных совпадений веет мистикой и предвидением, психологи же в данном случае дают довольно простое объяснение: успевший почувствовать, но ещё не осмысливший происходящее наяву мозг за доли секунды до пробуждения воссоздаёт в обратном порядке логическую цепочку событий, способную обосновать новые ощущения. Умом я понимаю, что захлестнувшая меня с головой влюблённость (любовь? страсть?) в профессора Северуса Снейпа возникла не в незапамятные времена, а никак не раньше возвращения с зимних каникул, и то не сразу по возвращении, а некоторое время спустя. Уж точно не меньше недели прошло, когда я заметила за собой определённую неловкость в присутствии профессора, и у меня ещё хватило самоиронии подтрунить над собой: что ж, ему не чуждо сходство с предыдущими моими увлечениями. Выразительная некрасивость Виктора, романтический ореол Сириуса, интеллект Энтони, маскируемая резкостью стеснительность Виктора, отчуждённость Сириуса, азарт и увлечённость Энтони… и вдруг земля ушла из-под ног, всё перевернулось вверх тормашками. Оказалось, что нет, ведь это его черты я до сих пор искала в других, обнаруживая лишь детали, осколки, кусочки мозаики, до сих пор не складывавшиеся в единое целое. Осознание любви пришло не сразу, украдкой, а когда пришлось принять её как данность, восприятие предыдущих событий оказалось искажено её призмой – поди разбери, было ли на самом деле так, как представляется, или только хочется, чтобы в событиях просматривалось некое предвидение любви. Каждое воспоминание в той или иной степени словно было связано с ним, везде обнаруживались следы его присутствия, мыслей о нём. Поначалу я несмело собирала отдельные факты, как бусины, а в один прекрасный день оказалось, что он был самой нитью, на которую была нанизана вся моя жизнь. Снедало искушение узреть некий высший смысл в каждой случайной встрече, в каждом совпадении. К примеру, когда по возвращении с каникул я, отводя глаза, путанно объяснялась с Энтони, что «ничего у нас не выйдет», объяснение было прервано пронёсшимся по коридору и снявшим баллы с подвернувшегося ему под руку ученика профессором. Объективно судя, подобных встреч с профессором за школьные годы было не счесть, да и разговор с Энтони не был единственным, так отчего бы им было и не совпасть, – а сердце всё равно ёкало при воспоминании. Я высмеивала, гнала от себя эти абсурдные размышления, пыталась убедить себя, что заигралась, довыдумывалась. Выдумки выдумками, но мне стало сложно даже произносить его имя, как вслух, так и в мыслях, словно в имени его таилась своеобразная магия. Может, не зря влюблённые придумывают друг для друга дурацкие прозвища? Что ж, ни имени, ни прозвища мне не требовалось – я и так знала, кого подразумеваю, думая о «нём». Фраза «я любила его всю жизнь, просто до нашей встречи не догадывалась об этом» перестала казаться дурацким штампом из слащавых любовных романов. Я переосмысливала всё, что мне было известно о нём: слухи-сведения-догадки о его жизни, его отношения с коллегами, с учениками и с доверенным ему факультетом, в частности (был ли он для своих подопечных авторитетом? Помехой? Просто ещё одной фигурой в запутанных слизеринских интригах? Не секрет, что многие слизеринцы поддерживали Волдеморта – что им было известно о профессоре, каким слухам верили они?). Особое место, безусловно, занимали отношения профессора с Гарри. Поведение Гарри в целом разительно изменилось, порой прямо неуютно становилось от его непривычной серьёзности и сосредоточенности. Несмотря на дополнительную нагрузку, к обычным школьным предметам он стал относиться ответственнее, а к зельям – ответственнее вдвойне. То ли причиной было достигнутое какое-никакое, а понимание с ненавистным прежде преподавателем, то ли Гарри пытался хотя бы в классе компенсировать продолжающиеся неудачи на индивидуальных занятиях. Профессор, в свою очередь, хотя и сохранял традиционное демонстративно-враждебное настроение, тоже, нет, нет, да не сдерживал порывов определённой приязни. Помню, как-то мы готовили эликсир Дженнингса: сложное зелье, свойства и эффект которого изменяются от малейших вариаций в процедуре приготовления. Отсчитав необходимое количество капель тинктуры тисовых ягод, я напряжённо следила за изменением цвета. Неслышно остановившийся у меня за спиной профессор вдруг спросил: – Сколько раз и как размешивать? – голос его прошёл рябью по всем нервам, будто он не задал простой вопрос, а резко провёл костяшками пальцев по позвоночнику. Я содрогнулась, схватила стеклянную палочку для помешивания, задумалась, затаив дыхание, и с облегчением ответила: – Никакого помешивания. Никак не прокомментировав мой ответ, он прошёл дальше. Сердце колотилось где-то в районе горла. Выпущенная из рук палочка зазвенела, покатившись по парте. Гарри, бросив за спиной учителя взгляд на мой стол, быстро записал на полях учебника замечание. Я лишь уставилась в котёл, где по поверхности жидкости пошли описанные в книге «цвета болотной тины правильные концентрические окружности». У меня мелькнуло подозрение, что инструкции были даны Гарри намеренно. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, это сейчас я делаю слона из мухи, раздуваю незначительное происшествие, как и другие мелочи, потому что вскоре произошло нечто вовсе из ряда вон выходящее. Однажды вечером, вернувшись с занятия у профессора, Гарри незаметно, по стеночке скользнул в спальню мальчиков. Особенного в этом ничего не было: Гарри часто возвращался вконец измотанным, будучи не в силах взяться за что-либо ещё. Через некоторое время в гостиную спустился Невилл, озадаченно-хмурый, и, пробравшись к общавшемуся с квиддичной командой Рону, шепнул тому на ухо нечто, заставившее бравого капитана наспех распрощаться с командой и унестись наверх. Я встревожилась и, также не мешкая, исхитрилась избавиться от Элейны Джиггер, увлечённо расспрашивавшей меня о маггловских средствах передвижения, и отправилась выяснять, что стряслось. Открыв дверь в спальню, я тут же уловила характерный дух спиртного. Захваченный врасплох Рон, ругнувшись, попытался спрятать бутыль огневиски и кружки за тумбочкой, но я неодобрительно покачала головой и пригрозила: – Вытаскивай, вытаскивай, а то в воду трансфигурирую. – Тебе плеснуть? – ядовито осведомился Рон, вытаскивая бутыль обратно. Я зашла и заперла за собой дверь. Гарри пластом лежал поверх одеяла, даже не сняв ботинок, и довольно улыбался. – Мальчишки. Поймите же, что одно дело – позволить себе чуть расслабиться в приятной компании и совсем другое – заливать алкоголем проблемы. – Да ты у нас эксперт, я погляжу! – Прекратите, – потребовал Гарри совершенно ему несвойственным развязным тоном. – Гермиона, не занудствуй. У меня нет никаких проблем, а компания – лучше не бывает. Я выдернула у Рона бутыль, пустую почти на две трети. – Вы когда успели? Гарри, или это ты по собственной инициативе? Ну, знаешь, не ожидала. Гарри прыснул со смеху. Рон, напротив, посерьёзнел и, проверив дверь, добавил для верности Небеспокойные чары. – Слушай, тут, правда, никто не пьянствовал. Я, так, символически… А Гарри – Невилл говорит, что налил ему, может, на полпальца, а того вдруг развезло. – Невилл?! – Это его виски, – услужливо пояснил Гарри. – Поставьте бутылку к нему, мне больше не надо. Ойй… хорошо. Так. Дисциплина определённо была делом десятым – прежде всего требовалось разобраться в сути происходящего. – Гарри, – мне не нравился лихорадочный блеск в его глазах. Я присела на край кровати и проверила его лоб. Температура, если и была, то небольшая. – Ну зачем тебе вообще понадобилось пить? – Для конспирации, – Гарри улыбался, не переставая. – Невилл решил, что я подхватил простуду и предложил… лекарство. – Класс, – Рон пристроился на другой стороне кровати. – Мистер шпион, наши однокурсники уже уверены, что тебе прямая дорога к Помфри. – Хреновый из меня шпион, – Гарри мечтательно уставился в потолок. – Ничего у меня не выходит. Ничегошеньки. – Конкретно он задолбал тебя сегодня, – мрачное замечание Рона заставило Гарри расхохотаться прямо до слёз. Происходящее тревожило меня всё больше. – К сожалению, нет, – выдавил он в промежутке между приступами смеха. – Гарри, я всё-таки отведу тебя к мадам Помфри. Или лучше сразу к Снейпу, сам натворил, сам пускай и разбирается. – Лучше к Снейпу, – подхватил Гарри. – Мадам Помфри, боюсь, ничем мне не поможет. – Никакого Снейпа, – отрезал Рон, недобро прищурившись. – Его-то тебе только и не хватало. – Никакого Снейпа, – Гарри опять уставился в потолок. – Или Снейп в высокой концентрации. Такой, чтобы отбило всякую восприимчивость. Чтобы частицы Снейпа сами себе мешали действовать. И никакого алкоголя. Алкоголь растворяет Снейпа, доводя его концентрацию до активной. Похолодев, я попыталась было уговорить себя, что бред Гарри вовсе не напоминает сумбур в моей собственной голове. Однако Гарри, внезапно сев, резко обхватил нас обоих за плечи, так, что мы трое едва не столкнулись лбами, и выпалил: – Я люблю его. Чёрт, да ещё недавно я бы сам решил, что свихнулся! – он без сил откинулся обратно на подушку, снова разъединив тройственное существо, в которое мы на миг было превратились. – Но это вышло так само собой… – Ну и ладно, – пробормотал с довольно ошарашенным выражением Рон некоторое время спустя, пока я гадала, Гарри или я произнесли только что прозвучавшие слова, и не сошла ли я просто с ума. – Раз уж так вышло… И тогда я поняла, что нет. С ума сошли все. – Вы – самые лучшие друзья, – блаженно просиял Гарри, полуприкрыв глаза… – Ведь это наверняка зелье, – произнёс Рон, когда мы, уложив Гарри спать, спустились в гостиную. С веснушчатого лица его никак не сходило ошарашенное выражение. – Зелье? – язык и губы, не говоря уж о рассудке, плохо слушались. Я желала лишь отделаться от приятеля побыстрее и в одиночестве привести чувства и мысли хоть в какое-то подобие порядка. Но у Рона имелся ряд собственных навязчивых идей. – Ну да. Скользкий гад, скорее всего, прибегнул к зелью, а не к чарам, как ты считаешь? Или зелье – это слишком очевидно? – Я… – Что с Гарри? – поинтересовалась проходившая мимо Джинни, чересчур весело для предполагаемо не слишком весёлого ответа. – Жуткий насморк, – Рону, естественно, понадобилось назвать недомогание, симптомов которого за Гарри никак не наблюдалось. – А на вас поглядишь – бубонная чума, самое меньшее. Или вы не об этом?.. Ладненько, не мешаю, – игриво улыбнувшись, Джинни затанцевала прочь. Рон непроизвольно шагнул вслед за ней. …нет, Рон, я же наблюдала за вами, вы же не… …отчаянно вцепилась ему в руку, как в том ненормальном сне, Боже мой… …только в отличие от сна я не повела его за собой, а отговорилась, что лучше обсуждение Гарри отложить – утро вечера мудренее, а я устала, а завтра рано вставать… И наконец в спальне, оставшись в долгожданном одиночестве, я смогла дать волю чувствам. Я смеялась не хуже Гарри и рыдала, а затем, умывшись, долго облегчённо улыбалась. Я не влюблена в профессора Снейпа. Я никоим образом не влюблена. Я просто наслушалась речей своего влюблённого друга, не понимая, что он пытается рассказать мне о своей любви. Я не сошла с ума. Я свободна. Вот что подсознание пыталось сообщить мне этим сном! (И домыслы о Роне и Джинни – такая же глупость, как и моя придуманная любовь!) Я заснула со счастливой улыбкой, зная, что утром начнётся новая, точнее, прежняя нормальная жизнь. Я верила в эту иллюзию, пока на следующий день за обедом не встретилась на миг глазами с профессором.
lokiana: Rendomski Полюбила эту историю с первых же масок, еще несколько лет назад. Очень рада что пишется история от лица Гермионы.
Снарк: Rendomski О, вот как пришла к Гермионе любовь! Я не ожидала , думала это будет долгий путь. Очень интересно, что же дальше (вот ведь, когда ругать нечего, отзывы получаются какие-то куцие )
Nastena: Очень интересный фанфик!
Нэдзуми: А продолжение будет?
cat4legs: Rendomski спасибо за это прекрасное произведение. мне очень нравится
Молния: первые две ссылки (на начало истории) не работают
Снарк: Молния Вторая ссылка не работает, потому что сайт "Наша лавочка" переехал вот сюда http://www.nasha-lavochka.ru/ Фик лежит в Поттеровском отделе http://www.nasha-lavochka.ru/potter.htm
Kukusha : даже не верится, что я наткнулась совершенно случайно на продолжение одного из моих любимых фиков :). Хотя, если честно, занудновато. Но в характере Гермионы :).
Rendomski: lokiana Рада поприветствовать нового старого поклонника Снарк Как же я понимаю, насчёт критиканства-то и положительных отзывов! Nastena Спасибо, стараюсь. Нэдзуми Всенепременнейше! cat4legs Спасибо за отзыв! Молния Спасибо за замечание, поправила. Kukusha Ну, вот такой этот характер получился, в моей трактовке… Я сама сознаю, и так сдерживаю эту юную леди :). Надеюсь, не особо разочаровала.
Melinda: Rendomski А продолжение будет?
полная версия страницы