Форум
"Кот на крыше", СБ, СС/РЛ, миди, PG-13 c вариациями. Обновление 30.12, гл.9, 10
Только сказки: Название: Вертум, или Кот на крыше Автор: Только сказки Бета: paree-n Жанр: драма, романс, приключения Герои/пейринг: СБ, РЛ, СС, прочие - по возможности Рейтинг: PG-13 или чуть выше Саммари: Пост-7-книжный снупин. Дисклаймер: Роулинг принадлежит то, что было придумано ею. И хватит с нее. Примечание: WIP Второе примечание: Фик является сиквелом к "Ходам в стенах". Продолжение тут: http://hp-fiction.borda.ru/?1-2-0-00001330-000-0-0
Ответов - 27
Только сказки: Пролог Поначалу, оглушенный падением, Сириус ничего не чувствовал - кроме ярости, которой не было выхода. Все силы, умения, весь гнев и весь страх за мальчика - все, что двигало им при побеге из Азкабана и в этом бою в Министерстве, все, что было собрано для ответного удара и чем он не успел воспользоваться, - все это сделалось бесполезным, меньшим, чем ничто, и вся его жизнь стала меньшим, чем ничто - и только из-за того, что сука Белларикс столкнула его сюда! Сюда, где не с кем было сражаться и нечего делать. На первый взгляд, здесь вообще ничего не было. Серая твердь над головой, серая земля под ногами, в дали теряющаяся в серой кисейной дымке - и ни звука ниоткуда, словно Сириус был единственным существом на мили и мили вокруг... Ну, разве это с ним должно было произойти?! Нет, Сириус представлял себе посмертие иначе. С детства ему твердили про бессмертие духа и - по секрету, поджимая губы, - про сохранение магии умершими волшебниками, если при жизни они были достаточно сильны. Фамильные портреты в один голос подтверждали это; изображенные на них волшебники, если уж снисходили до беседы с живущими, говорили и о своих хороших знакомых и родственниках, которых и после смерти не пожелали терять из виду... Выходило, что гибель значила для высокородных Блэков не слишком много, и ее, конечно, не следовало бояться. И Сириус рос с убеждением, что стоит только умереть - и все, кого он хотел бы видеть из ушедших раньше, окажутся рядом. И вот он тут... а где же они все! Может быть, умершие предки в действительности жили только на портретах, оглушило его внезапное подозрение. Может быть, умершие там, перед Завесой, умирали и тут? Только не разом, а понемногу; и, может быть, постепенно и он исчезнет - истончится, выцветет, а потом рассеется, как туман под солнцем... Блэк поднес к глазам ладонь и придирчиво осмотрел ее. От нехватки ли света или от чего-то еще, но линии на ладони слегка расплывалась. Значит, возможно, со временем и он... От этого соображения горячка битвы окончательно рассеялась, схлынула - и на Сириуса навалилась усталость. Нет! Сириус стиснул руку в кулак и рубанул им безразличный воздух. Ну, уж нет, с него хватит безвыходных положений! Он не собирается торчать здесь безо всякого дела в ожидании неизвестно чего! Лучше он... лучше исследовать окрестности. Вокруг на часы ходьбы простирался какой-то серый кисель, и в этом киселе могло отыскаться что угодно. Э-ээ... Или ничего, но "что угодно" звучало лучше, и ради лучшего он отправился в путь. Не было у него никакого посмертия. Может быть, потому, что первым ему встретился человек малознакомый, но все-таки смутно вспоминающийся, встретился - да только сам его не заметил, прошагал мимо по внезапно проступившей неподалеку дороге, и дорога пылила у него под ногами, но желтоватое тело ее и поднятая прохожим пыль, как и сами звуки шагов, существовали только вокруг идущего, как бы в прозрачном коконе... может быть, потому, что встреченный был ему неважен, Сириус ясно понял: нет, с ним самим этого еще не случилось. Даже и теперь последнего из Блэков смерть обошла стороной. А вот этот, неважный ему некто, - мертв. Сириус еще с полгода назад слышал, что этот волшебник погиб - слышал, вероятно, от кого-то из Ордена, но это было несущественно, а существенным было то... Сириус проводил человека-тень взглядом - и заторопился. Впереди серел все тот же кисель, и в нем обязаны были находиться и другие тени. Вот это и было действительно важно. Джеймса он отыскал довольно скоро. Джеймса и Лили. Она смеялась и болтала ногами, сидя на изогнувшемся низко над водой дереве, и вода была ровной, как зеркало; розовые ступни Лили почти касались этой амальгамы, а Джеймс бросал в воду камешки, и они послушно скакали по поверхности водоема, - и, по мнению Сириуса, исчезали в сером киселе, - и считал, сколько раз каждый камешек подпрыгнет, прежде чем уйти на дно; считал вслух, но не подряд, иногда делая паузы, а Лили при этом всякий раз тормошила ближайшую к себе ветку, размахивая ею, и требовала, чтобы он не обманывал, и важно хмурила темные брови. Джеймс пожимал плечами, как бы говоря, что не виноват в том, что так удачлив, и называл новые числа, и все удерживал на лице самое честное и бесхитростное выражение, разве что немного щурился, глядя на жену - но, конечно, лишь оттого, что в темной воде почти под самыми ее босыми ногами сияло солнце; видя ее сведенные брови, Джеймс отводил глаза, с напускным интересом осматриваясь, и ерошил себе волосы, и ухмылялся в сторону. Блэк тоже рассмеялся - от облегчения - и окликнул их, и прибавил шагу. Лили не услышала. Но Джеймс-то должен был, уж Джеймс-то!.. Но тоже не услышал. И, главное, Сириусу не удалось подойти к ним вплотную - он смог лишь приблизиться к некоей границе, отделяющей берег пруда от серой дряни. Стоило сделать еще шаг вперед - как берег, пруд и люди отодвигались на тот же самый шаг, словно бы Блэк пытался добраться не до пруда, а до горизонта. И Поттеры его все так же не слышали. Ни крика, ни шепота - ничего. В конце концов Сириус замолчал и сел на серую землю. Еще некоторое время смотрел на друзей - а потом, когда разочарование стало нестерпимым, ушел оттуда. Не так уж далеко - ровно настолько, чтобы самому не различать голосов Поттеров - ушел, и бросился наземь, в невидимую пыль, ничком, уткнувшись лицом в собственную руку. Тогда серый туман сомкнулся над ним, и пришли пестрые сны. В самом первом сне Сириус шел по зверинцу; под ногами хрустел перегретый песок, и пахло железом или кровью, а во всех клетках, просторных и тесных, были люди - в каждой клетке по одному, независимо от размера клетки. И все эти пленники видели Сириуса, окликали его, заговаривали с ним, а те, у кого клетка не была затянута сеткой, просовывали руки сквозь прутья, пытаясь коснуться Блэка, и им это даже удавалось. Сириус, как ни торопливо шел, несколько раз еле вырвался, отчего-то с отвращением, почти страхом, кое-где даже оставляя клочья одежды; он спешил, направляясь к самому сердцу зверинца, где, конечно, должны были ждать его Джеймс и Лили - он был уверен, что ждали, уверен и прав; он добрался до них и заговорил. Они отозвались! Сириус был так счастлив, что ощущал себя почти всемогущим, и все же - все это время он знал, что это был только сон. С того раза так и повелось: что бы он потом ни видел во время бодрствования, снилось ему всегда одно - те же клетки, прутья, решетки… только иногда за ними появлялись новые лица. Потом Сириус встречал новичков и в яви - здешней своей серой яви, разумеется; они были веселы, свободны и довольны - и не замечали его. Только во снах всем находилось дело до Блэка - и Джеймсу, и Лили, и совершенно незнакомым людям... позже объявился и Дамблдор - к нему Сириус не так уж и рвался, следует признать, тогда как Альбус явно не прочь был поговорить с бывшим учеником. А спустя немало сириусовых снов в соседних клетках обнаружились Люпин и Тонкс - и эти двое, как и все прочие, кажется, прямо-таки жаждали общества Блэка. Толку в том не было никакого: освободить несчастных Сириус не мог - у клеток в этом зверинце просто не было дверей. Но разговаривать с пленниками ему никто не мешал, и все сны напролет он разговаривал (чаще всего - с Джеймсом, и обычно - об одном и том же. О побеге, разумеется). А потом Люпин исчез.
Только сказки: Глава 1 Она стояла уже высоко, над верхушками дальних деревьев, и сквозь облака понемногу протекал ее беспокойный блеклый свет. Внизу же - там, куда ему не удавалось добраться - царила жирная тьма; во тьме пахло сыростью и озябшими грибами, и не было ничего, что могло бы потревожить промозглую тишину. Ничего такого внизу не было уже несколько дней, с самой церемонии, и впредь не ожидалось, но там, наверху, над камнями и холмиками, она продолжала подниматься как ни в чем не бывало. Взбиралась все выше, уменьшаясь и теряя цвет яичного желтка, блестела круглыми боками - идеально ровными в эту ночь; она сияла тою же непобедимой белизной, что и в прошлое полнолуние, была в своей сияющей белизне несокрушима, и свет ее был как водопад, окутывающий брызгами весь мир. И под этим напором тишина сломалась, треснула: что-то стукнуло в длинном ящике, зашуршало, и весь он наполнился шумом и шорохом, шорохом и царапаньем - и стал тесным, нестерпимо душным и мелким, несоразмерно мелким для такого крупного существа, как то, что скребло когтями по неудобной, выглаженной до скользкого доске, прикрытой еще прочной вонючей тряпкой; того, что упиралось, силилось вышибить обитую тряпкой же крышку, спиной поднять ее и скинуть, сбросить, избавиться от тяжести. Доски застонали в голос, скрипнули и с грохотом лопнули соединявшие их железные штырьки; покрытый подвядшими венками холм дрогнул и пополз вверх, а после перекосился - и еще рыхлая земля посыпалась в яму, а оттуда наверх вымахнул безобразный, в земляной трухе и крови, зверь. Припав к земле, помотал головой и шумно, едва ли не со всхлипом, втянул в себя воздух. Живое! Живое было рядом, близко - в нескольких прыжках, но маленькое, совсем ничтожное, а чуть дальше - более крупное, с сильным запахом, горячей кровью... хорошая пища, и там же, рядом, среди прочих пресных запахов - вкусный, самый заманчивый; так пахнет то существо, что ни быстро бегать, ни драться не умеет, и если только... ...и если только у этого человека нет ружья с серебряными пулями или волшебной палочки, он погиб. Зверь рыкнул, и средних размеров добыча насторожилась. Оскальзываясь на гниющих, оглушительно воняющих цветах, волколак полетел к ней; он слышал, как когти существа, пытавшегося спастись, скрежещут по невесть откуда взявшемуся среди камня дереву, видел, как оно тщится вскарабкаться повыше... ... по двери, дверь-то в таких домиках навешивают деревянную, вот кот и выбрал себе путь к спасению... но кот и вправду крупный... кот тяжел, коту не уйти - а ему не остановить зверя, тот взбесился от голода, который грызет его кишки, как тысячи рыжих муравьев. Зверь прыгнул, клацнули зубы, и добыча извернулась напоследок, вскрикнула - и вдруг жалкий вопль ее перешел в утробный вой, и пять желтоватых крючков мигом вспороли морду напавшего от глаза до кончика носа, другие пять разодрали лоб, и кровь залила оборотню глаза. Тот шарахнулся прочь, зажмурившись, замотал головой, пытаясь сбросить рвущего уши и загривок... ...кота, его надо сбросить во что бы то ни стало, пока не остался без глаз... если упасть на землю, перекатиться, еще, еще... кот и сам напуган, и не станет драться насмерть, убежит... ну же, еще! уф... Избавившись от осатаневшего животного, оборотень забился в какие-то кусты, вздыхая и даже поскуливая от боли. Почему-то сегодня кровь у него сворачивалась плохо, и чтобы осмотреться, приходилось то и дело смаргивать или встряхивать головой. Ему еще повезло, уговаривал он себя, что пришлось драться с котом, а не кошкой, защищающей котят! Коту было вполне достаточно спасти свою жизнь, он спас ее - и отступил... и спас его, Ремуса, дав ему возможность взять верх над обескураженным и потрясенным волком. Если бы не это, кто знает... а, да кого он обманывает! Если бы не это, обитателю домика не пришлось бы встречать утро. Тем и для Люпина все кончилось бы. Оборотень задергал клочковатой шкурой на спине и попытался улечься поудобнее. Но как ни вертись, лежать было плохо - трудно, и била дрожь. Да что это со мной такое, вяло размышлял Ремус, - а мысли ускользали и рвались под собственной тяжестью, как намокшая бумага, - отчего мне так скверно? Я превращался не помню сколько раз, так почему же сейчас так тяжело, словно... словно это случилось впервые? Может быть, я привык к тому, что облегчало переход, а теперь снова забыл выпить зелье?.. но Тонкс взялась следить за этим, и действительно, в основном следила, а... ...а Тонкс больше не было. Он видел ее тело, нелепо съежившееся, на полу Большого зала: правая рука, стискивающая палочку, была вывернута, но Тонкс не спешила изменить позу на более удобную, не спешила убирать прядь волос с лица, и растрепанная прядь эта лежала на ее щеке и губах, как нарисованная, не меняя цвета и не шевелясь от дыхания. Та Тонкс, которую он знал, не стала бы терпеть этого и не стала бы терять времени, когда вокруг было еще так много Упивающихся, но Тонкс уже не было - был уродливый куль, нечто, укравшее одно из ее лиц, к тому же и не самое лучшее, - глупая, ничем не заполненная форма... и он не видел, как произошла подмена, как вместо живого существа появилась вещь, даже краем глаза не заметил летевшего в женщину заклинания. Не заметил, но оно было; и был куль, теперь уже только он, а битва продолжалась, и смерть, кружившая сперва над Ремусовой головой, вдруг ринулась вниз и ужалила - туда, где шея переходит в плечо, - и оказалось, что у смерти ледяные зубы, и место укуса никак не могло согреться. И Люпину почти не думалось, но и так ясно было, к чему идет, и нестерпимо жаль было только, что не уследил за Нимфадорой - а остального, пожалуй, было уже и не жаль, потому что сам дурак был, всегда был дурак, а уж в последние годы громоздил одну глупость на другую... Значит, тогда дурак все-таки умер, и был похоронен - видимо, совсем недавно, если спавший в нем волк еще оставался жив и настолько силен, что луна разбудила его. Но теперь, похоже, и у волка силы были на исходе, да и зачем бы ему надо было впредь оставаться живым? Может быть, только узнать... но нет, даже если волк дотянет до утра - с восходом он все-таки вынужден будет убраться обратно в небытие, и что ждет его, Ремуса, тогда? Пока Люпин отдыхал, пытаясь разобраться в происшедшем, лунные лучи, пробравшиеся в кусты, украсили его шкуру пятнами. И под этим блеклым светом дрожь, сотрясавшая оборотня, мало-помалу унималась. Зато вновь просыпался чудовищный, затмевающий рассудок голод, и уши зверя невольно поворачивались в направлении подозрительных шорохов. Похоже было, что мелкая, но вполне приемлемая добыча теперь находилась совсем рядом. Полевки, сообразил Люпин. Не слышат больше ни кота, ни его, вот и осмелели. Ну, что ж... не в его положении выбирать. Он так хочет есть, что мог бы жрать мышей и будучи в человеческом обличье. Вот только ловить их тогда было бы много сложнее... а значит, следовало использовать имеющееся у него временное преимущество. Кто сказал, что лунный свет холоден, удивлялся Люпин спустя час. Длительные ли земляные работы или же избавление от раздирающей пустоты в желудке подействовали на него, но теперь оборотень ощущал себя куском мяса на хорошо разогретой сковороде. Дрожь окончательно ушла, и даже кровь из нанесенных котом ран, наконец, перестала идти: несмотря на все соображения человека о бесцельности существования, волк упрямо цеплялся за возможность пребывания в этом мире, и понемногу отвоевывал свое место в нем - пусть даже оно оказалось местом на кладбище, невесело пошутил сам над собой Ремус. Теперь он то и дело соскальзывал в сон, а между тем, оставалось непонятным, что же станется с ним утром. Если вдруг, - в минутном просветлении сказал себе Люпин, - я останусь на этом свете, мне понадобится одежда. Она должна быть... должна быть в гробу. И, возможно, там же и моя волшебная палочка? Она мне тоже пригодится, если я задержусь среди живых. Если же нет... тем более нужно вернуться к яме - меньше будет хлопот сторожу и могильщикам. И хотя лапы оборотня отчаянно возражали против каждого шага, он вернулся к развороченной могиле, только в сам гроб влезать не захотел. Очень уж тряпка, выстилавшая его изнутри, воняла - тем последним днем в Хогвартсе. И ничем таким, что давало бы надежду. Отвернув от ямы морду, Люпин задремал, а проснулся перед рассветом, окончательно одурев от запаха чернозема и умирающих цветов. Под утро пала роса, такая густая, что порченая волчья шкура намокла, как тряпка, и продрогшему оборотню спросонок казалось, что это приближающийся день обдает его холодом. Откуда-то из-за деревьев снова послышался невнятый шум, словно там ворочалось в утренней истоме многоголовое чудовище. Этот шум слышался порою и ночью, но тогда волка не тревожила столь отдаленная опасность. Под утро же сон его стал так тонок, что, казалось, падения капли с куста хватило бы для того, чтобы разрушить его. А тут опять тот шум! Люпин осмотрелся. Земля оставалась темна и тиха, словно и она спала ночью, в небе же начинались перемены. Луна еще была различима, но половина неба уже окрасилась лимонно-желтым, и, предчувствуя восход солнца, оборотень поежился. Под ложечкой ощутимо сосало, и не только от голода. Кажется, то был первый случай, когда Ремус боялся сбросить волчью шкуру. Наверху, на быстро бледнеющем желтом появились розовые перья, разгоравшиеся до оранжевого, и по телу оборотня прошла рябь. Превращение началось. Оно было не таким болезненным, как первое, зато шло медленнее обычного и так трудно, что уже к середине трансформации Ремуса подташнивало от усталости. И все же преобразования приходили своим чередом, и плоть волка неохотно, в муках и ужасе, но выворачивалась человеческим обликом наружу. Клочковатая шкура сходила, обнажая покрытую мурашками и розовыми, похожими на ожоги, пятнами кожу; смещались, меняя изгиб и мешая вдохнуть поглубже, ребра; удлинялись пальцы, и кончики их жгло, кололо мелкими иголочками - возвращалась несвойственная подушечкам волчьих лап чувствительность; нос становился все короче и, как водится, отчаянно чесался при этом. Ремус, не сдержавшись, потер его раньше времени - и почувствовал, как шевельнулись еще не вставшие на положенное место лицевые кости. Даже, кажется, услышал тихий скрип - и тотчас замер. Спустя бесконечно долгие четверть часа он повторил попытку. Теперь нос повел себя лучше, ограничившись тем, что зачесался и изнутри. Люпин чихнул и с неприязнью заглянул в яму. Одеваться в пропахшее гробом не хотелось. К тому же оказалось, что похоронили его во всем новехоньком: эти брюки и мантия некогда были куплены им в угоду Тонкс и оставались единственным парадным - и оттого никогда не надевавшимся - костюмом в его гардеробе. Нет, нынешним утром он отнюдь не чувствовал себя готовым носить подобный наряд. Правда, выбирать было не из чего, а эта одежда, будучи новой и прочной, почти не пострадала от пребывания в могиле. Может быть, слегка отсырела - но не более того. Облачившись в парадный костюм, Ремус совершил еще одно - уже намного менее приятное - открытие. Его волшебную палочку действительно положили в гроб вместе с ним. Вот только она была сломана. То ли еще во время битвы, то ли во время похорон - слышал он про такой ритуал... Не так уж важно, когда именно это произошло. Даже если он и сам случайно переломил ее, пока превращался в волка и выбирался наверх, суть дела оставалась прежней: палочки у него считай что не было. В конце концов, сказал себе Ремус, такое случалось со многими, и он легко обзаведется новой палочкой... просто жаль, что именно сейчас у него никакой нет. Ну... и, как ни смешно, жаль и самой этой палочки. Она служила ему давно и верно, и он берег ее, твердо зная, что с годами вещи обретают собственную душу... так вот, у этой палочки душа была очень дружелюбной по отношению к нему, Люпину. Нашарив в кармане платок, он завернул в него обломки и, причесавшись свободной пятерней, направился туда, откуда доносился шум. Спустя еще четверть часа завсегдатаи "Драконьего логова" - те из них, кто к утру усидел за вынесенными на улицу столами, - осторожно разглядывали нового посетителя таверны. Аккуратный, даже щеголеватый костюм новоприбывшего отнюдь не сочетался с его бледной и изнуренной физиономией, украшенной свежими царапинами. А неестественно тихий голос и постоянно потупленные глаза лишь утверждали волшебников в мысли: перед ними тот, кто пытается казаться безобиднее, чем есть - а значит, он опасный человек. - Мантию-то с кого-то снял, - пронзительным шепотом огласила общий вывод Большая Роза, сестра хозяина таверны. Люпин поспешно отвернулся. - Присаживайтесь, дорогой сэр, - у столов появился и хозяин. - Присаживайтесь! Сегодня, в последний день празднования Великой и Удивительной Победы Гарри Поттера, с полуночи и до полудня все угощение за счет заведения! Ремус почувствовал, что от облегчения у него подгибаются ноги. Он поблагодарил хозяина за щедрость, мельком прикинув, что с полуночи до полудня посетителей тут явно бывало немного и разорение таверне не грозило, и жадно принялся за еду. Платок с останками палочки он положил рядом с собой на стол. Хозяин, окинув его взглядом, снова скрылся внутри таверны. - Похоже, денег у него нет, - благодушно подвел итог маленький старичок, дремавший на углу стола. - На дамочек потратился, - сидевший подле Розы юнец был основательно пьян. - Розочка, выпей со мной! За любовь! - Мне уже достаточно, - отрезала Розочка. - Тогда я вот с ним выпью, - и пьяный, подхватив бутылку огневиски, с неожиданной резвостью рванул туда, где сидел Люпин. - Вы, сэр! Вот вы! Выпейте со мной! Пусть ваша дама и рассердилась на вас... - он хихикнул. Оборотень поднял голову. С перечеркнутого неровными багровыми полосами лица на пьяного смотрели неприятно-светлые, похожие на грязноватый лед глаза. - Спасибо, я не стану, - вежливо сказал их обладатель. - А, хорошо. Я... я тогда обратно пойду? - неожиданно жалким фальцетом вопросил юнец. Хмель с него разом соскочил.- Меня вон... друзья ждут... Люпин кивнул, отвел взгляд - и юнец торопливо ретировался. - А может, не только мантию снял. Может, и убил кого-то, - шепотом же объявила Роза. - Вон как ест... небось убил - и в бегах. Старичок, прикинув что-то, оживился. Выждав, когда подозрительный посетитель утолит первый голод, подсел к нему. - Не хотите ли приобрести что-нибудь в кредит, сэр? Есть много хороших товаров... необычные зелья, редкие амулеты... снятые Министерством с учета палочки. В прекрасном состоянии, сэр! - Старичок метнул взгляд на платок. - Мне ничего не нужно, - уже с некоторым раздражением отозвался Люпин. Выискав на столе кувшин с остатками сливочного пива, он осушил его, сгреб платок и поднялся. - Всего доброго. - И вам того же, сэр, и вам того же... А если надумаете - меня можно найти тут каждый вечер, - безмятежно отозвался старичок.
Только сказки: Глава 2 Следовало быть благодарным змее... не бредил ли он снова? если благодарить полагалось за то, что Нагини прокусила ему горло? Рана сразу же запылала, как при ожоге; хуже того - вскоре он почувствовал, как кипящая дрянь мало-помалу стала расползаться по плечу и груди. Во рту быстро пересохло, но, по крайней мере, лишиться чувств он не боялся: несмотря на кровотечение, боль не убывала и не отпускала в забытье. Добивать поверженного Лорд не стал... за что, впрочем, нужно быть признательным еще и Поттеру: после отданного Нагини приказа все мысли Волдеморта были уже только о мальчишке. Что ж, если он уже готов благодарить змею и мальчишку, значит, у него и в самом деле возобновился бред и вернулся жар, трепавший его, похоже, уже несколько суток. Нет, он больше не бредит; он будет точным: он не испытывает благодарности... всего лишь признает, что остался жив из-за того, что сделали Поттер и Нагини. Лежащий в кресле одобрил свое умозаключение, но все-таки потянулся за стаканом с лекарством. Лежащего мучила лихорадка, стакан казался ему ледяным и мраморно-тяжелым. Разумеется, Лорд был уверен, что зельевар постарается подобрать противоядие... так как и в том, что оно не поможет, если змея ужалит в шею: чем ближе укус к голове, тем он опаснее, да и принимать противоядие заранее было все равно что отравиться добровольно - особенно если речь шла о яде столь действенном, сколь яд Нагини. А потому Волдеморт, озабоченный лишь своим сражением и посками Старшей палочки, не обратил внимания на щедро льющуюся кровь жертвы. Предатель должен быть казнен, а насколько аккуратно это проделает змея, значения для Лорда не имело. Но имело значение для Снейпа, непроизвольно зажавшего рану ладонью... и вдруг оглушенного мыслью, чудом пробившейся сквозь боль и парализующий страх, - мыслью о том, что с током крови из него уходят не только жизнь, но смерть. Лишившись палочки, он был не в состоянии затворить кровь и слабел от ее потери, а необходимость говорить только усиливала кровотечение - но с кровью выходил и яд. Тот самый, с которым иначе он едва ли справился бы. Снейп покачал головой при этом воспоминании и отпил немного из запотевшего стакана. Кусочек прохлады с неприятной быстротой скользнул ему в желудок. Следующий глоток он сделал медленно, пытаясь удержать холодок в гортани. Противоядие - может быть, и не лучшее - он все-таки изготовил и выпил заранее... и им сильно обжег себе глотку, так что несколько дней после нападения змеи провел в постели, свернувшись в комок - в этой позе боль из перемалывающей внутренности превращалась в термимую, ноющую. А терпеть, увы, еще оставалось долго - болеутоляющее на ослабленный организм действовало скверно. Но тогда, сразу после укуса, боль как будто не мешала. Отступила, как нечто не имеющее значения - ведь с вечера накануне Снейпу ясно было: срок подошел, истекают его последние часы, если не минуты, а сделать удалось так мало, а рассказать - и вовсе ничего... И, торопясь передать хоть что-то склонившемуся над ним Поттеру, Снейп то инстинктивно снова зажимал место укуса, то заставлял себя расслабить руку, позволяя крови течь. Полтора часа, твердил он про себя, у меня почти полтора часа - столько проживет и обычный человек с перерезанным горлом, если у него здоровое сердце. Даже и до двух часов - но на это он рассчитывать не станет, двумя часами отравленный, будь он даже волшебник, не располагает. Пожалуй, ему не продержаться и полутора, но все-таки немного времени еще осталось. Для того, чтобы открыть мальчишке глаза... да, глаза. Зеленые - вот и все, что он желал помнить о глазах младшего Поттера. Когда тот только появился в школе, Северус готов был проклясть его и себя разом. Глаза мальчика напоминали ему очи Лили. Но в остальном Гарри походил на отца, и так сильно, что видеть его было для Снейпа пыткой: это смешение черт лучшей на свете женщины и самого ненавистного мужчины выглядело более чудовищным, чем любые монстры Хагрида. Честное слово, Снейп скорее согласился бы кормить из рук всех этих зверюшек, чем день за днем видеть это надругательство над самой тканью мироздания, извращение всех его основ, отвратительное напоминание о том, что Северус потерял Лили... И о том, что погубил ее. Но мог ли он не присматривать за чудовищем, если оно было ее сыном? Тут не нужно было и Альбусовых указаний, присматривал - стараясь смотреть вскользь; ненавидел - и оберегал, и оттого ненавидел еще сильнее... долго, пока не оказалось, что не только Поттер требует самого пристального его внимания; ну, а тогда после разглядывать мальчишку стало уже и ни к чему. Но в тот последний день, уже ощущая дрожь накренившейся над ним тверди, уже передав Поттеру все, что имело значение, слова и самое память, - в тот момент Снейп не выдержал, уступил... не любопытству - нет, одиночеству; его давно было в избытке, а вскоре, похоже, предстояло узнать, станет ли оно полным и совершенным... Так вот, только тогда он позволил себе по-настоящему взглянуть мальчишке в глаза. И - он не мог ошибиться - они не были глазами Лили. Все эти годы он воевал с химерой. Оттого ли, что отданные воспоминания для него самого потеряли яркость, или же оттого, что открытие его уже не имело значения, - но только после его совершения Снейп не ощутил даже разочарования. Только головокружительную пустоту над собой - и собственную непричастность к происходящему и тому, что еще будет происходить. Он все еще прижимал руку к шее, но теперь лежал, уставясь вверх, как мертвец, когда Поттер исчез; не шевельнулся, когда дверь хижины скрипнула, послышались шаги и некто остановился рядом ним; не двинул и пальцем, когда пришедший, выбрав место подальше от кровавой лужи, опустился на колени и, отложив палочку, принялся ощупывать его карманы... и все же схватил эту палочку первым, когда грабитель, обнаружив, что жертва еще жива, вознамерился прикончить ее. Схватил ее первым; а некто Питер МакМерфи, один из новых сторонников Лорда, вечно вынюхивавший, не носит ли кто при себе какие-нибудь талисманы или хотя бы деньги, опоздал, безнадежно опоздал. Снейп сам не мог бы сказать, как это у него получилось, - должно быть, он слишком привык и жить, и сражаться за свое существование, - но рука его вцепилась в чужую палочку быстрее, чем он успел подумать о том, стоило ли пытаться, а те два слова запрещенных заклинаний так легко сошли с губ, словно сами скатились - и тело МакМерфи рухнуло на пол. - Я всегда, - выговорил Северус, с вялым удивлением озирая результат своих действий, - я всю свою жизнь... Знал бы ты, Питер, как я всю жизнь не любил мародеров! Дышалось после схватки и этой надгробной речи совсем уже тяжело, но оставаться рядом с трупом Северусу не хотелось. Еще недавно для него не имело значения, где умирать - но теперь ему не нравилось соседство. К тому же теперь у него была волшебная палочка - а значит, и возможность остановить кровь, и шанс аппарировать туда, где он если не найдет, чем себе помочь, то хотя бы скончается в сносных условиях. Все это требовало действий автоматических - то есть единственно доступных ему в тот момент. И Снейп решился: закрыл рану, а потом, ведомый смутным чувством правильности происходящего, поджег труп МакМерфи. - Кто бы мог подумать, - бормотал он через несколько минут в своем убежище, пытаясь добраться до кровати, - кто бы мог подумать, что именно я умру в собственной постели! Спустя четыре дня оказалось, что еще не умрет. Снейпу стало легче: на пятое утро он перебрался с кровати в кресло и даже занялся разбором прибывавших ежедневно газет. Читать их было странно... Он, признаться, не рассчитывал выжить - но вид собственного могильного камня оказал на него гальванизирующее действие. Нашедшие обгорелый труп авроры похоронили МакМерфи с почестями - под именем Северуса Снейпа. Да, в газетах, наряду с восторгами по поводу победы и Великого Победителя, печатали и списки убитых, весьма художественно заключая их в разнообразные траурные рамки: тонкие и строгие в "Дейли мэджик мейл", затейливые в "Ежедневном пророке", простые и солидные в "Мэджик таймс"... А кое-какие желтые листки печатали и фоторепортажи с кладбищ. Правда, извещения о месте и времени похорон, предназначенные для друзей погибших, в газетах не появлялись - хоронили всех убитых в последней битве практически одновременно и уведомлять было, в сущности, некого: едва ли семьи жертв могли рассчитывать на то, что человек, потерявший нескольких друзей или родных, предпочтет одну погребальную церемонию другой. Словом, по большей части это были тихие похороны без посторонних. Все эти соображения не особенно удручали Снейпа, и сочувствия к родственникам умерших он почти не испытывал - после пребывания на той глубине страдания, с которой он едва начинал подниматься, он как-то оглох к чужому горю. Во всяком случае, так он сам полагал и после чтения списков. Но тою же ночью с ним случилось странное: сон не подкрался к нему, не сошел мягко, как полагается первому снегу или видению, но ударил, как молния в сухое дерево. Стоило голове коснуться подушки - и вот уже Снейп в узком светлом коридоре; он сидит на жесткой скамье, привалившись к стене, и от камня тело его наполняется сухим холодом. Вокруг тихо; он сидит, уставив глаза в стену напротив - глухую, как и та, о которую он опирается; а справа, в глубине коридора, закрытая дверь - и зельевар ждет, когда оттуда прозвучит его имя. Тогда дверь отворится, и тьма, стоящая за нею, примет его. Но этого все не происходит, а рядышком, справа от него, на той же скамье появляется вдруг носатая старуха. Старуха молчит, но косится на него, поблескивает черными глазами. Скверно рядом с ней, маятно, но уйти ему невозможно, за дверью - что-то нужное. Старуха тоже не уходит, может быть, ждет своей очереди. Северус не желает иметь с ней ничего общего и с равнодушным видом отворачивается от соседки. - Сыграем? - говорит она ему в спину. Он еще ни слова не произнес в ответ, а она уже лезет в мешочек, достает лист бумаги и парочку игральных костей. - Пока делать нечего. Он морщится, пока старуха объясняет правила. Да какие это правила! Выкидывай кости на лист, пока не выпадут все цифры от одного до девяти - сперва два кубика, после, когда семь, восемь и девять выпадут, один. Кто выбросит уже выпавшую цифру, тот и проиграл. - Ну, давай-ка, миленький! - торопит старуха. Он отчего-то быстро сдается, а заодно и уступает право начать игру. Старуха сразу выбрасывает девять очков. Он - четыре. Она - три. У Северуса семь. У нее пять. Ему достается восемь. Старуха тотчас прячет один кубик. Бросает оставшийся - единица! У него выпадает шесть. Старуха настороженно крутит кубик в руках перед броском. Кубик вылетает из ее пальцев на пол и натыкается на его туфлю. Замирает в шатком равновесии, на ребре. Два или три? Она наклоняется - и под ее взглядом почти невольно Снейп чуть отодвигает носок туфли или просто поджимает пальцы ноги. Но этого оказывается достаточно: опиравшийся о туфлю кубик, шевельнувшись, снова замирает - вверх гранью с тремя точками. Три, у старухи снова выпало три очка, старуха проиграла! Миг чепуховой радости отравлен ощущением того, что в победе таится подвох. Старуха подхватывает кубик и медленно распрямляется. Но смотрит мимо Снейпа. В коридор с левого, дальнего конца, вступает неуклюжая маленькая девочка в нарядном домашнем платье. Она робко озирается по сторонам, а ее тянет за руку - и как Северус сразу не заметил, что малышка идет не сама? - невысокая сероглазая женщина, совсем еще молодая и чем-то напоминающая эту девочку. Девочка готова заплакать, уголки рта у нее опущены, рожица покраснела; она обиженно отворачивается от Северуса и старухи, и все заметнее шаркает ногами: устала, напугана и не хочет идти дальше. И почти у самой двери, той, накрепко закрытой, женщина подхватывает ее на руки - неловким, некрасивым, совсем не родительским движением. - Элинор Гонт, пять лет, - звучит в коридоре, и дверь распахивается. Женщина с девочкой на руках шагает за порог и исчезает во мгле, и в секундном озарении сна Северус понимает: эта женщина вовсе не мать Элинор и совершенно чужда материнства. - Красивая вышла бы, - пожимает плечами старуха, - если бы у нее было время... Снейп с отвращением переводит на нее взгляд и узнает в старухе свою смерть. Так вот, значит, как: к каждому она приходит с новым лицом... С тем, что было бы у его матери, не появись он на свет. - А ты, миленький, не мудри, - говорит она. - Все равно не перемудришь. Снейп с усилием сглатывает. - Тройка. Второй раз, - напоминает он мстительно. - Я выиграл. - Миленький, я разве спорю? Выиграл - забери кого сможешь! - она ядовито улыбается. Дверь в торце коридора неслышно распахивается. За нею... Альбус! Их много, но лучше всех виден Альбус, первым стоит он; за ним девчонка Тонкс... простите, миссис Люпин! Выглядывает из-за его плеча; за нею, чуть в стороне, маячит и сам Люпин, а вот и кто-то из Уизли - он никогда не мог сразу различить близнецов, а чье имя было в том списке, позабыл... где-то позади и Блэк - младший, Регулус, наверно, и старший где-то возле - ведь не может быть, чтобы и там они ссорились... и все они смотрят на него и ждут, кого он выберет, но как ему выбрать, когда все они так ждут и смотрят, как ему выбрать... старуха глумится над ним! - Как я могу! - Вот именно, миленький, вот именно... Только так, как сам умеешь! Я тебе помогать не буду. - Я зельевар, а не некромант! - кричит он, просыпаясь. Он не умеет воскрешать мертвых. Но не совсем мертвых - можно хотя бы попробовать? Вот о чем он думал после пробуждения бесконечно долгую минуту. Потому что, видите ли, смешанных очень трудно убить, и значит, независимо от того, хотел бы этого Люпин или нет, он, Снейп, должен попробовать.
Только сказки: Интермедия 1 - Бродяга!! - оглушительный вопль Джеймса заставил пса замереть. - Лили, это же Сириус! Наяву, кто-то впервые видел его наяву! Это, а еще поросшая мелкой жестковатой травкой земля, внезапно проступившая под лапами вместо серой пыли, ошеломили Сириуса. Неужели ему удалось, и несколько месяцев? лет? сколько он уже тут торчит в почти полном одиночестве? - неужели это время кончилось?! Бешено виляя хвостом, лохматый пес кинулся Джеймсу на грудь. - Дружище, - Джеймс стиснул его в объятиях и тут же отпустил, смеясь и уворачиваясь от пылких собачьих поцелуев, - ну, Бродяга, здравствуй! Лили, ты только посмотри, это он! Пес не упустил случая обслюнявить и личико подбежавшей Лили. - Фу, Сириус, как ни стыдно! - возмутилась она. - Ты же не настоящий пес! - Эй! - Джеймс ткнул приятеля кулаком в бок. - Оставь в покое мою жену! Вижу, ты совсем не изменился - пытаешься урвать у судьбы что только можно! Это вы совсем не изменились, хотел сказать Сириус. Бродяга же обошелся восторженным лаем. - Как же ты тут оказался? И почему в таком виде? - Лили, уже сменившая гнев на милость, наклонившись, потрепала лохматый бок. Пес повернул морду, чтобы еще разок лизнуть ее в лицо, но, наткнувшись на взгляд Джеймса, умильно осклабился и еще сильнее завилял хвостом. - Давай превращайся! - потребовал Поттер с усмешкой. - И учти: если ты и после этого будешь подкатываться к Лили, я задушу тебя собственными руками! - Давай же, Сириус, поговорим нормально, - улыбнулась и Лили. Бродяга встряхнулся, подобрался, как перед прыжком, и... И Сириуса отбросило прочь. Он стоял под серым небом, в океане серой пыли, а футах в трех перед ним в солнечных лучах золотилась полянка, по которой Бродяга только что бегал - там еще видны были его следы; на полянке был полдень; пламенели волосы Лили; пылало недоумение на лице Джеймса. - Куда он делся? - в изумлении осматривался Поттер. - Что произошло? В ответ Лили только беспомощно пожала плечами. Окликать их Сириус уже не стал - знал уже, что бесполезно, сколько уже пробовал. Но только сегодня, когда отсутствие перемен стало невыносимым, он превратился в пса - и ведь у Бродяги как-то получилось пробиться к ним! Может быть, снова перекинуться... Черный пес, весьма довольный уже тем, что его снова выпустили на свободу, кинулся к друзьям. - Сириус! - Джеймс, в поисках Блэка тщетно озиравший окрестности и как раз к возвращению Бродяги повернувшийся спиной к тому месту, с которого тот исчез и где снова объявился, буквально подпрыгнул от неожиданности. - Где ты прятался? - Джимми, - деревянным каким-то голосом произнесла Лили, - Джимми, он нигде не прятался. - Откуда же он тогда взялся? - Поттер уставился на пса, бестолково сновавшего взад и вперед по полянке. Пес явно была растерян. - Ниоткуда. Я смотрела ровно туда, где он появился. Так вот: там вообще ничего не было. - На тебя действует какое-то заклинание? - вопросил пса Джеймс. Тот задумчиво склонил голову на бок, словно прислушиваясь. Может быть, действительно заклинание? - Не очень похоже, но кто знает... - в конце концов ответил на собственный вопрос Джеймс. - Если с тобой мы не слыхали о таком заклинании, то это еще не значит, что его не существует, - поддержала мужа Лили. Люпин, вспомнилось Сириусу, Люпин изучал Темные искусства! Может быть, он слыхал о подобном заклинании? - Ну, а ты что скажешь? - обратился к Бродяге Джеймс. Бродяга вскинул голову и, щурясь на солнце, самозабвенно завыл. Потом вскочил и пробежался перед Поттерами, словно идя по следу, но то и дело оглядываясь на них - Предлагаешь найти кого-то? А кого? Пес кивнул, снова сел и завыл, уставившись на светило. - По-моему, он имеет в виду Ремуса, - робко предположила Лили. Бродяга вскочил от радости и завилял хвостом. Какую все-таки умницу Джеймс выбрал в жены! Даже удивительно, что она когда-то водилась со Снейпом... А впрочем, Люпин, на чью сообразительность он сейчас рассчитывал в еще большей степени, тоже находил что-то в этом мерзавце... Поттеры переглянулись. - Сириус, - извиняющимся тоном сказал Джеймс, - его здесь нет. Бродяга разразился лаем. Что за бред, он же видел Луни, вчера или позавчера... гриндилоу их задери, как им объяснить, что он видел его совсем недавно и даже собирался поговорить с ним во сне! - Он был здесь, но... ушел, - подтвердила Лили. Куда это его унесло? Растерявшись, пес снова сел. - Мы думаем, что он вернулся туда. Ты же помнишь, мы ведь и стали анимагами потому, что он был... Смешанным! И человеком, и - пес заворчал - волком. - Оборотнем, да. Ну, а их трудно убить. К тому же Дамблдор не раз говорил, что Ремуса как правило недооце... - Мы же можем узнать все у самого Альбуса, - напомнила Лили. - Конечно! Пойдем прямо сейчас... давай, Бродяга, шевелись! Пес поднялся, но никуда не пошел. - Ну, что такое? - Джеймс оглянулся. - Или ты еще боишься директора? Или это вообще не ты? Пес поворчал немного, но побрел за людьми. Детскую веру во всемогущество Дамблдора Блэк утратил, но в его познаниях не сомневался. Оттого-то и было ему страшновато: а вдруг Альбус скажет, что ничего поделать уже нельзя?
Только сказки: Глава 3 Следовало отправиться за новой палочкой, а значит, нужно было добраться домой - взять деньги... и привести себя в порядок, как сказала бы Нимфадора... она то и дело повторяла "мне нужно привести себя в порядок" или "тебе нужно привести себя в порядок" - когда разговор становился неприятным или возникала неудобная пауза - говорила именно потому, что ей не требовалось вертеться перед зеркалом, чтобы выглядеть так, как хотелось, а он никогда не уделял своей внешности особого внимания. Тонкс вообще часто изрекала замечательно бессмысленные или парадоксальные вещи - они числились их семейными шутками.... Северус, впрочем, однажды - еще до разрыва - заметил вскользь, что в ее парадоксальном мышлении слишком много предсказуемого. Но разве существуют какие-то каноны парадоксальности? И разве можно предъявлять претензии к тому, что этой парадоксальности оказывается слишком мало или она не отвечает каким-то требованиям? Упаси Бог, он, Люпин, не жалуется! Не ему жаловаться на недостаток парадоксальности в мышлении окружающих - при той удивительной путанице, что царила в его собственных мыслях и устремлениях в последние годы... И не то чтобы теперь что-то прояснилось. Разве что одно было ясно: Тонкс мертва, и ему предстоит как-то сжиться с этой мыслью. Тедди... если ребенок жив, то он займется его воспитанием; если же случилось так, что и он погиб... Тут Люпин, пробиравшийся по пустынным в этот ранний час улочкам, вынужден был остановиться, впервые в жизни ощутив, что гнев может не только придавать силы, но и парализовать. Если Тедди убит, поклялся себе Ремус, то он пойдет в авроры, и не приведи Господь убийцам младенца попасться ему на глаза. И дело тут не только в том, что Тедди - его сын, и не в том, что убивать младенцев бесчеловечно - в конце концов, он еще семнадцать лет назад убедился, что чужую жизнь эти выродки в грош не ставят, а младенцев воспринимают только как самый удобный объект убийства... Но дело еще и в Тонкс - в невезучей девочке, которая после той злосчастной битвы в Министерстве сделалась как тень; в Тонкс, которая тогда стала неровным, неправильным - но все-таки зеркалом, в котором еще виден был Сириус; в Тонкс, которая боялась, что не успеет завести ребенка, так как женщины-метаморфы нестабильны в силу природы своего дара, и их тело, подвергающееся слишком частым и значительным переменам, рано теряет способность к продолжению рода... Дело в Тонкс, у которой любая удача и достижение на поверку оказывались с червоточиной; в Тонкс, которая успела родить - но от оборотня; которая даже сумела выйти замуж за того, кого выбрала - но не получила достатка, защиты и... любви. По крайней мере, такой, которой хотела. Хотя Господь свидетель, он хотел и пытался дать ей все это. Да только никому еще не удавалось дать другому того, чем сам не располагаешь, и в свете этой истины тот факт, что он никогда не изменял жене, самому Люпину представлялся даже не жалким оправданием - сущей пародией на оправдание. Не много чести в том, чтобы не изменять, если считаешь предмет своего интереса навеки утерянным - а Ремус так и считал. Для него в момент смерти Дамблдора умерли двое - сам Альбус и тот, кому Люпин доверял так безоглядно. Вместо Северуса тогда появился кто-то другой, новый. Этого нового человека Люпин не знал и не желал знать; а тот, кто звался раньше его именем, тот, кем Ремус дорожил, перестал существовать через несколько дней после того, как Ремус узнал об убийстве. Не сразу - сразу такое не переваривается... Но после первого известия поступали повторные все о том же, одно за другим приходили, а опровержения все не было; опровержения не было, а минуты капали и капали, время текло, как проржавевшая труба, и мало-помалу налилось целое море мертвых, нечем, кроме мук, не заполненных минут. Люпин сошел в это море - и оно расступилось перед ним, открывая последний, страшный путь к спасению; но где-то на середине пути море сомкнулось над его головой - Гарри подтвердил правдивость новостей - и на тот берег Ремус выбрался с измученным, умирающим без воздуха сердцем. Там, по ту сторону мертвого моря Ремусу казалось невероятным, чтобы он доверился кому-либо еще раз. И тем страшнее ему было видеть, что именно на него младшая Тонкс возлагает какие-то надежды. Старшая же явно, пусть и без видимых причин - Ремус был совершенно уверен, что она знать не знала о его прошлой связи, - не одобряла выбора дочери. Но та и слышать ни о чем не желала, и Андромеда перестала говорить на эту тему. Неодобрение жило у нее в глазах, в чуть поджимавшихся при виде зятя губах - но ни слова упрека, ни даже намека на упрек Ремус от нее не слышал. Так он и не знал, считала ли она, что с ним ее дочь не будет счастлива, или же ее тревожило само увлечение Нимфадоры темным созданием, как сводила с ума одна мысль о влечении Беллатрикс к Волдеморту. Эта фамильная червоточинка - кто знает, как еще проявится? А из всех темных созданий он, Люпин, казался самым безвредным, и если уж Нимфадоре так нужен был оборотень - отчего было не согласиться на этого? Может быть, поэтому Андромеда, пусть и без радости, но согласилась. А может быть, сказал себе Люпин, завидев дом, в который они с Тонкс только пытались обживать, - может быть, согласие Андромеды было безрадостным потому, что она видела в его сердце больше, чем дочь. Немного повозившись с замком, он, в конце концов, просто налег на дверь посильнее - и она с треском распахнулась. Внутри было светло: с окон исчезли шторы... а из платяного шкафа, как он выяснил в спальне, - все вещи. Обнаружив это, Ремус, наконец, догадался осмотреть весь дом. Тут только он выяснил, что исчезла и часть мебели. Все это в сочетании с образцовым порядком в полупустом жилище наводило на мысль о нашествии целой армии трудолюбивых и злонамеренных эльфов - или же о том, что с момента его похорон прошло куда больше времени, чем он сперва предполагал. Да, это объяснило все: и невероятную его слабость, и случившееся с домом. Конечно, дом этот был невелик, но довольно-таки удобен и хорошо расположен, и вряд ли владелец позволил бы ему пустовать долго. По всей видимости, его уже готовили к сдаче в аренду или продаже, и Андромеда - если только она осталась жива - вероятно, забрала к себе часть их имущества. А часть, по всей видимости, поручила домовикам отобрать для раздачи бедным или продажи. Вероятно, его вещи удостоились этой участи в первую очередь - впрочем, он ничуть не возражал против этого. У старшей Тонкс - или кто там распорядился их книгами, платьем и всякой домашней утварью - было право поступить так. Больше того: если Тедди остался жив, продать все, что только было можно, прямо-таки следовало. Ему ли не знать, сколько денег уходит на маленького ребенка... Несколько монет все же отыскались: ведомый невесть каким нюхом, Люпин обнаружил их за подкладкой старого кресла в гостиной. По всей видимости, Тонкс задумала что-то купить втайне от него и спрятала деньги туда, где он ни за что не вздумал бы искать. Ремус сунул их в карман и пошел было вон из дома. Уже у самой двери он на миг зацепился взглядом за белое пятно, мелькнувшее в уцелевшем зеркале в прихожей, - и остановился. Отражение больше всего походило на упыря - с той только разницей, что у упырей на физиономиях не бывает багровых, вздувшихся царапин. С такой рожей не к женщине, потерявшей дочь, отправляться, а уличных девок пугать впору... А, да что там - рожа... не ему думать о таких пустяках! Главное, жив - и, должно быть, Андромеда и Тедди живы... До дома старшей Тонкс было не так уж далеко, и Ремус, чтобы не будить ее в такую рань, отправился окольной дорогой, через маггловские кварталы - мимо запущенного парка и местной достопримечательности - тира "Монплезир". Неизвестно, какими соображениями руководствовался владелец заведения, выбирая название, но у Люпина один вид этой "Радости" вызывал тошноту. Мишенями в тире были не расчерченные на сектора круги, а фигурки животных. Подстреленные, они нелепо кувыркались, опрокидывались на спину, взмахивая в воздухе беспомощными лапами, ногами, ластами - а охотники одобрительно цокали языками, а случалось, и кричали, и хлопали друг друга по плечам... Точо так же, понимал Люпин, они цокали и хлопали бы, пристрелив живую лису или оленя, точно так же, если не громче! В такие моменты Ремус ощущал, как в нем поднимается острая и едкая ненависть к тем, кто именуется венцом творенья. Венец! Да ни одно животное не убивает только ради убийства! Даже оборотень - лишь при полной луне... а человек - когда угодно, едва только в уме его вызреет мысль о чьем-то уничтожении! Может быть, в самом человеческом разуме кроется некий порок, ледяное уродство; может быть, тот, кто чаще руководствуется именно доводами рассудка, уже стоит на опасном пути и делается равнодушен к чужой жизни; и не могло ли быть так, чтобы и Снейп, незаметно для него и себя самого, прошел этот путь? Не могло ли? Именно об этом он думал после того, как впервые забрел в "Монплезир"; думал - и сам себе не верил. А впрочем, тогда все объяснения были хлипкими. Ничто больше не казалось прочным и правильным, мир снялся с якоря и дрейфовал, подхваченный ветрами и течением, и Ремусу понадобилось несколько месяцев, чтобы избавиться от ощущения, что мироздание вот-вот вывернется из-под его ног и он полетит с палубы этого корабля в тартарары. И вот, когда качка, наконец, прекратилась, и он обрел хотя бы подобие равновесия, - пришло самое лучшее и самое чудовищное убеждение: не мог, никак не мог Снейп оказаться тем, кем его посчитал Гарри. Никак не мог и не был - потому что если не верить ему, так как себе верить? Не мог; а он, Ремус, имел глупость усомниться и отступиться... и где теперь Северус? что с ним? А вот он, Люпин, видите? неплохо устроился... Так его и бросало несколько дней от счастливой убежденности в невиновности Снейпа до презрения к себе и обратно. А потом Нимфадора объявила, что ждет ребенка. Тедди стал его ужасом и надеждой: с момента рождения сына Нимфадора всегда казалась счастливой и даже Андромеда смягчилась... но за те опасности, которым младенец и вся семья подвергались из-за него, Люпина, ему не могло быть прощения. Тем более сейчас, пусть даже Тонкс сама решилась участвовать в битве. Увы, от этих размышлений даже вывеска тира не отвлекает... Вывернув снова в магическую часть города, он миновал еще три квартала. На верхней ступеньке крыльца дома Тонксов, исчерченной какими-то канавками, словно жертвенный камень, помедлил миг - и взялся за дверной молоток. Андромеда открыла сама - и окаменела на пороге. Узнала! Закусила побелевшие губы - Люпину почудилось даже, будто она собиралась захлопнуть перед ним дверь - и, наконец, отступила на шаг в глубину дома, сделав знак войти. Ремус вошел. Тяжелая дверь затворилась, и его сразу окутало коконом тишины. Так же тихо -благодаря заклинаниям - было в их с Нимфадорой доме, когда они укладывали сына спать. Точно.. так же? - Мальчик... здесь? - Тедди спит, - словно перо скрипит по бумаге, - его нельзя будить. - Я подожду, - Ремус едва может устоять на ногах. Мальчик жив! Чудо все-таки произошло - и мелочи вроде ожидания не имеют значения. - Уходи, - бумага уже рвется, - ты его не увидишь! - Андромеда... - осекается Люпин, - почему? Он... - Уходи. - Он мой сын. Я хочу знать, что с ним. Я хочу заботиться о нем, хочу помогать вам... - Ты уже позаботился о моей дочери. - Андромеда... - Ты уже позаботился о ней! - кричит она. - Нам больше не нужна твоя помощь! Убирайся, или прокляну! - Подождите... Или проклинайте, если хотите, - вспыхивает Ремус, - я не уйду. - Хочешь, чтобы моему внуку пришлось носить еще и это бремя? Мало того, что его отец не человек и что его мать погибла из-за оборотня? Фенрир, - мелькает в голове у Люпина, - неужели Фенрир... но как? - Это ведь ты погубил ее! - Сейчас Андромеда как никогда похожа на Беллатрикс. - Ради тебя она ввязалась в битву, хотела быть самой смелой - все ради тебя, из-за этого и погибла! Я похоронила ее... ты знаешь, каково это - похоронить собственного ребенка? Да откуда тебе знать, ты и представить не можешь - разве ты когда-нибудь кого-нибудь любил! Уж точно не мою дочь! А теперь ты пришел - ко мне! Как ты посмел, как посмел вернуться оттуда один! А теперь подбираешься к Тедди! Тварь... ненавижу! Убирайся! - Я... я уйду. Я приду завтра, - выговаривает Ремус. Андромеда несправедлива - и все-таки он получил по заслугам, по заслугам, разве нет? Разве сам он не чувствует того же? По заслугам! - Завтра. Нет? Послезавтра. - Не завтра и не после! - голос Андромеды срывается. - Не смей показываться мне на глаза! Провались навсегда, я хочу, чтобы тебя не было! Или Богом клянусь, - повторяет она некогда перенятое у мужа присловье, - Богом клянусь, я найду способ доказать, что Тедди - не твой сын! И я подам на тебя в суд за попытку отобрать мальчика у единственной родственницы! - Но он мой! - Мне будет легче легкого доказать, что не твой. - Но послушайте! Зачем это, ведь вам нужны будут деньги... - У нас все есть! Оставь нас в покое, - Андромеда стискивает руки, - уходи, убирайся, исчезни... умри, наконец, по-настоящему, умри, если сумеешь! Что угодно, только не появляйся больше никогда, не ломай жизнь моему внуку так, как ты сломал жизнь моей дочери! - Я... не хочу навредить ему, слышите? - пытается перебить ее Ремус. - Я позже... можно мне пока хотя бы писать вам? И пересылать... - Нет, - она мотает головой, - ни строчки, я не стану рисковать. Ты погубишь его. Убирайся и больше никогда не давай о себе знать. - Но вам нужно на что-то жить! Я найду работу, я буду... - Ничего, - она опускает веки, - я ничего не приму от тебя! Мне нужно одно: чтобы ты ушел сейчас же и больше не появлялся. Сделай так, чтобы мы больше никогда о тебе не слышали. Никогда, ты понял? Я требую только этого! Он хочет возразить, но умолкает: когда Андромеда поднимает взгляд, оказывается, что глаза ее полны тяжелых, непролитых слез. - Я бы все отдала за то, чтобы моя семья никогда тебя не знала.
redCatamount: Спасибо вам большое, я буду с нетерпением ждать проду.
kos: Только сказки Грустное начало. Намечающийся снюпин радует, но очень жалко Тедди. Неужели он так и не увидит отца? Хотя Андромеду я вполне понимаю. Увы.
Только сказки: redCatamount Очень приятно слышать! kos А какие у нас варианты? Роулинг написала им всем такое малоприятное положение, откуда нет быстрых и приятных выходов. Будем выбираться потихоньку. Ну, да, Андромеда абсолютно пристрастна. Но это очень объяснимо.
Только сказки: Глава 4 Никому и ничего он больше не был должен, ни живым, ни мертвым! Ни тем более этой старухе, карикатурному подобию его матери; провалиться бы ей, старухе, сколько же лет можно его караулить, вот неотвязная... Да нет, это был всего лишь сон, болезненное видение, что он выдумывает! Это все проклятые некрологи, все они... Надо успокоиться, хватит изображать из себя рыбу, бестолково ловить воздух губами: не cдох там, в Визжащей хижине, не сдохнет и тут. Северус брезгливо вытер вспотевшие ладони о простыню. Никому ничего не должен - и точка. Да и может ли он сейчас что-нибудь предпринять? Куда ему, только-только научился с постели вставать... руки дрожат, тело - словно мешок, набитый гнилой соломой.... и кожа отвратительно липкая - он все еще при любом усилии покрывается потом, словно невесть какую тяжесть тащит, а в ванную пока лучше не соваться... вот дерьмо, как же хочется вымыться! Он окинул взглядом комнату, старательно избегая смотреть на брошенные в стол газеты. Они назойливо лезли в глаза. Оставалось отвернуться к стенке - с риском снова задремать и провалиться в тот же самый кошмар - или все-таки отправиться в ванную и рухнуть там. - Подобный выбор... - начал он - и сам поразился, каким слабым и надтреснутым сделался его голос. - Подобный выбор, - продолжил он, откашлявшись, - и выбором-то признать трудно. Как, впрочем, прежде у меня и бывало. Откашливание не помогло: голос слушался плохо. Это рассердило его, а раздражение придало силы. Неуклюже, но он поднялся и побрел в сторону ванной. - Если я, наконец, разобью себе голову, - сказал он закупоренной в кафель темноте, стискивая палочку, но отчего-то медля зажечь свет, - всем будет наплевать. И мне будет наплевать. Потому что меня уже не будет. - Потому что нет никакого бессмертия души, - бормотал он, сгорбившись под гнетом такой правды и кое-как пробираясь в эту темноту, - нет ее бессмертия. У меня и души-то никакой уже нет - была, да вся вышла. Умерла. - И какое уж у нее может быть бессмертие... Люмос! - он взмахнул палочкой и зажмурился - отраженный зеркалом свет ударил в лицо. И тотчас открыл глаза. Что-то было не так. Что-то в ванной теперь выглядело неправильно. Шкафчик для зубной щетки, паст и шампуней остался прежним. Полотенца, купальный халат - не изменились... Сама чаша ванны, непромокаемый коврик подле... Из зеркала на него смотрел кто-то посторонний. Невысокий, изможденный, со спутанными седыми волосами, волшебник сверлил Северуса по-стариковски недоверчивым взглядом - и в тот самый миг, когда Сееврус изготовился к нападению и нацелил на зеркало палочку, повторил его жест, словно передразнивая. Прошло несколько секунд, прежде чем Снейп перевел дух и медленно приблизился к зеркалу. Вблизи впечатление рассеивалось. Значит, отравление и переживания последних дней... нет, он, конечно, не переживал, значит - именно отравление... что ж, почему нет? его все-таки ужалила не обычная змея! Итак, значит, отравление не прошло для него даром: волосы потускнели и поблекли, сделались серыми, а кое-какие пряди и вовсе белыми... черты лица еще больше заострились, а кожа стала дряблой. И двигается он теперь неуверенно, трудно, и отчего-то сутулится - но все-таки это он, а не какой-то старообразный незнакомец. Глаза, например, ничуть не изменились... а что губы совсем не видны - так они и раньше не были яркими. В общем, встреть он сам себя на улице - может, не узнал бы, но где-нибудь в хорошо освещенном месте с близкого расстояния - непременно бы догадался. Да, он догадался бы, пожалуй... а вот остальные - вряд ли. Проблема маскировки, о которой он не отваживался по-настоящему задумываться заранее, неожиданным образом разрешилась сама собою, безо всякого его вмешательства, и это обстоятельство поразило Северуса до такой степени, что долгожданное купание почти не обрадовало его. Как-то машинально он разделся и влез в ванну, отводя взгляд от стекла; включил воду, старательно задернул занавеску - и, наскоро ополоснувшись, выбрался на сушу и завернулся в простыню. Ноги предательски подкашивались, но кое-как донесли его до постели. На планы сменить постельное белье он махнул рукой: болеть так болеть! Тот, кто так скверно выглядит, имеет право валяться хоть в грязи. Но просто так валяться не получалось: вода разбудила в нем если не настоящий интерес к жизни, то хотя бы аппетит, и впервые за несколько дней, прошедших с его широко известной и славной кончины и торжественных похорон, Северус ощутил желание поесть. Кое-какие припасы дома были, волшебная палочка оставалась под рукой, так что проблемы с доставкой провизии к одру болезни не было. К счастью, как уже убедился Снейп, яд проклятой твари не оказывал заметного действия на магические способности укушенного. - Вот был бы номер, - сказал Снейп первому из подплывающей к нему по воздуху кавалькады тостов, - если бы тварь умела отравить и магию! Тогда, пожалуй... Тогда, пожалуй, лежал бы сейчас на кладбище именно он, а не исполнивший за него эту роль МакМерфи. Судя по газетам, великолепно исполнивший. - Тогда, пожалуй, эта чокнутая выкрала бы ее, - вот что он сказал, оскалившись, и откусил кусок тоста. "Этой чокнутой" была, разумеется, Беллатрикс. - Тоже было бы забавно, - добавил он, прожевав. Комната ничем не возразила на это. Быть может, не у него одного поведение Беллатрикс вызывало ощущение, что она была не прочь превратить всех остальных волшебников в сквибов. - Или прихлопнула бы из зависти, - на третий тост его уже не хватило, но двух для начала было вполне достаточно. Надо было бы еще убрать крошки, иначе они непременно попадут на простыню, и тогда уже о нормальном сне можно будет забыть... но крошки можно убрать и потом, после приема зелья... Напившись все той же микстуры, он отослал остатки трапезы на кухню и приказал шторам раздвинуться. Окно этой кмнаты выходило на юго-юго-запад, и хотя до заката было еще далеко, солнечные лучи уже покидали комнату – остался только узенький косой столб света у самого окна, и в этом луче плавали беспечные пылинки. Северус бездумно рассматривал их пируэты, ощущая себя слишком далеким от общей круговерти и этой изумительной легкости. Потом перевел взгляд на небо. Ветер гнал по нему мелкие облачка; одно, белейшее, привлекло его внимание удивительно правильной формой и неподвижностью, как если бы то было не облако, а... Луна. В ярко-голубом небе напротив его окна стояла, холодно разглядывая Снейпа, почти прозрачная луна. Убывающая, на которой не стоило начинать варить целебные зелья; та, на которой даже магглы не стригут волос; та, чей свет так вреден больным и любим одними лишь оборотнями... неверно, только одним из них. Он зажмурился - и даже и заклинания договорить не успел, как шторы сомнулись. - Вот в такой момент, - объявил им Северус, не поднимая век, под которыми, как нарисованная на черно-красном, быстро чернеющем небосводе продолжала пылать белоснежная луна, - и понимаешь в полной мере преимущества волшебников. Будь я магглом, мне бы сейчас не обойтись без помощника, а на кого в подобной ситуации можно рассчитывать? Достаточно сложно найти кого-нибудь, на кого можешь положиться хотя бы в обыденных вещах... а если и найдешь... Он замолчал и повернулся на правый бок, ощущая на щеке что-то горячее. Дурацкое лекарство, выходит, имело побочный эффект! Надо будет записать потом, что оно делает глаза слишком чувствительными к свету. Жаль, что он не знал заранее, не то не взялся бы за газеты - а он взялся, вот глаза и устали... да, прежде о таком эффекте от зелья и не думал, и обязательно надо будет записать, когда придет в себя, надо будет не забыть. А еще надо будет рассортировать последние приобретения - им уже несколько месяцев, а систематизировать должным образом он успел только треть, и коллекция фактически заброшена. Нет, ему обязательно надо выздороветь - он так мечтал о том времени, когда, наконец, сможет заняться тем, что нужно только ему, ему одному, для него самого! И надо как можно скорее проверить почту - те, кто знал его как коллекционера, обязались извещать о новых находках... И еще у него, кажется, теперь достаточно денег, чтобы по крайней мере в первые месяцы не нужно было беспокоиться из-за них... хотя Люциус уверял, что денег никогда не бывает достаточно. Да шут с ним, Люциусом, и со всем его дражайшим семейством - шут с ними, не до них. А кстати... Интересно, теперь, когда в глазах всего света он мертв, - будет ли довлеть над ним данная Нарциссе клятва? Может быть, ее действие прекращается, раз та, которой он эту клятву принес, верит, что он погиб? Во всяком случае, никакого стремления заботиться о Драко Северус больше в себе не ощущал. Кажется, он действительно никому уже ничего не должен - и ни к кому не привязан. Во сне, в который он теперь уже покорно соскользнул, как во время прилива соскальзывает в волну недостаточно далеко вытащенная на берег лодка, перед ним открылся целый мир, кружащийся безостановочно, как пылинки в солнечном луче; этот цветущий и суетливый мир был прекрасен, как карусель в детстве, но туда Снейпа не влекло; зато где-то рядом с тем местом, где он оказался, обнаружился обрыв, глинистый и мирно-желтый наверху - и непроглядно-темный внизу, там, где его окутывала густейшая тень. Бездыханный, Снейп лежал на краю этого обрыва - но видел и это как бы со стороны, словно стоял у себя же в ногах, подле собственного тела; видел, как над телом склонился золотой, сияющий, алый феникс, и слезы волшебной птицы проливались на лежащего огнем и радугой. Но волшебство не действовало, тело все не шевелилось, и тогда Снейп, наконец, понял, что это означало и, мучаясь от этого понимания, закричал: - Не нужно! Нет, оставь ее! Нет у нее бессмертия, она умерла! Будто подстегнутый этим криком, феникс простер над лежащим крылья - и обратился пламенем. Ревя, огненный фонтан встал до небес - и внезапно иссяк. Все стихло. Не веря своим глазам, человек опустился на корточки. Птенца феникса на пожарище не было. Перед ним лежала только его умершая душа.
Только сказки: Интермедия 2 - Увы, мой мальчик, - ты ведь позволишь старику называть тебя так? - я не представляю, что именно произошло с тобой и почему ты некоторым образом с нами, - голос Дамблдора журчал негромким суетливым ручейком. - Но, разумеется, я подумаю над этим; это очень интересный вопрос! С тобою приключилось нечто поистине необычное, и поверь мне, немало найдется на свете волшебников, которые дорого бы дали за возможность своими глазами увидеть подобное чудо... Пес вежливо отвернулся, но краем глаза продолжал следить за расхаживающим перед ним волшебником. Убедившись, что тот повернулся к собеседнику спиной, Бродяга презрительно наморщил нос. Как же, дорого бы дали! Если учесть, что видеть его сейчас могут только умершие, - то число желающих исследовать чудесное происшествие с отпрыском семейства Блэков обязано быть небольшим. А послушать Альбуса - толпы народу готовы заплатить за это счастье! Это ж каким идиотом надо быть, чтобы покупать собственную смерть, да еще и по высокой цене! - Что ты говоришь? - рассеянно переспросил человек. Проклятая легилеменция! То, что Дамблдор в разговоре с бывшим учеником почитал за особое удобство, решительно не нравилось Бродяге. Вот еще, станет он терпеть попытки копаться в его мыслях! Пес скривился от отвращения и изо всех сил постарался не думать. К счастью, это ему всегда легко давалось. - Сириус, мальчик мой, - мягко упрекнул его Дамблдор, - постарайся сосредоточиться! Мы ведь говорим о серьезных вещах! А что тут говорить, зевнул пес, укладываясь на пол, если все равно ничего не знаешь! - Давай порассуждаем, - начал Дамблдор, осторожно присаживаясь в жесткое кресло. - Что нам известно? Не так уже много, но зато наши сведения крайне любопытны. Во-первых, ты способен существовать в двух принципиально различающихся ипостасях - и каждой из них соответствуют свои... эммм... условия. Во-вторых, выбор того, кем именно быть и где находиться, остается за тобой... Бродяга шумно вздохнул. Альбус и здесь остался учителем до мозга костей! А ведь он, Сириус, пришел сюда не рассуждать - он уже нарассуждался там, за незримой стеной, будучи человеком. А теперь, наконец, получил возможность общаться с ними, пусть и будучи в собачьем обличье! И вообще, он решительно не понимает, зачем нужно мучиться на этом не уступающем своей жесткостью камню кресле, если можешь создать хоть перину из лебяжьего пуха! И зачем эти старые, скрипучие половицы со стершейся краской; что это вообще за неуютный дом и почему было не сделать из него нечто вроде особняка на площади Гриммо - почему было не сделать, если можно? Что все это действительно сделать можно, объяснила Сириусу Лили. Тот сперва не поверил, но Джеймс подтвердил ее слова. - Стоит только пожелать, представляешь, Бродяга? - горделиво объявил он. - Вот посмотри, какое мы с Лили себе гнездышко устроили! Тоже мне, подумал тогда Сириус, обследуя их просторный двухэтажный дом, нашел чем хвастать! Вот хвастаешь - а не знаешь, что во сне я вижу вас в клетках. И еще неизвестно, что ближе к истине - эти сны или то, что я вижу сейчас. Вот засну снова - так я тебя там спрошу... Впрочем, спать ему не хотелось. Строго говоря, с самого падения за Завесу Сириусу не хотелось ни спать, ни есть, и если он иногда решал уснуть - то только ради того, чтобы отделаться от одиночества. Само же течение времени им не ощущалось; во всяком случае, тело его никак не замечало. Сириус даже не был уверен, что в действительности дышит. Да и как, скажите на милость, понять, дышишь ли, если еще неясно, жив ли! Может быть, тебе только чудится, что вдыхаешь; может быть, тут и воздуха в помине нет; может быть, и самого этого "тут" не существует, а все это только представляется его, Сириуса, воображению в последний, бесконечно долгий, растянутый погибающим разумом миг. Увы, по всему видно было, что ответа на эти вопросы он не получит. - Знаешь, мальчик мой, - прервал его размышления Дамблдор, - а ведь, пожалуй, есть тут кое-кто, кто мог бы нам помочь! Гарантий, конечно, нет, но попробовать можно. Пес вопросительно посмотрел на него. - Николя Фламмель! - торжествующе объявил Дамблдор. И, видя откровенное замешательство собеседника, пояснил: - Николя Фламмель - создатель философского камня. Если и был когда-нибудь на свете человек, который знал о жизни действительно много, то это, конечно он. Мы постараемся разыскать его. Вот это уже было похоже на настоящее дело! Бродяга вскочил и, не удержавшись, от волнения залаял. - Да, мальчик мой, я тоже думаю, что это хорошая мысль, - без ложной скромности похвалил себя бывший директор Хогвартса. - Фламмель и его жена живут в поистине королевской роскоши... - рассказывал Дамблдор, вышагивая по тропинке, начинавшейся где-то в кустах прямо за его домом. Кусты эти чрезвычайно интересовали Бродягу и настойчиво требовали его внимания, но приходилось признать, что беседа с Фламмелем была важнее их изучения. - Что? Далеко ли еще? Надеюсь, нет... Пес, забежавший вперед, недоуменно оглянулся. Что значит "надеюсь"? Он-то полагал, что Дамблдор знает, куда направляется! Вот ведь, а?! - Мой мальчик, ты не первый, кто готов назвать меня старым пнем или маразматиком, - безмятежно отозвался его провожатый. - Но поверь, у моих слов все-таки есть смысл. А вот "далеко" или "близко" тут нет. Все зависит от того, насколько тот, кого ты ищешь, сам хочет с тобой встретиться. Кое к кому и вовсе не удается приблизиться... Но чета Фламмелей, похоже, была не против их визита. Во всяком случае, тропинка внезапно круто повернула, кусты расступились - и перед путниками открылся замок, чем-то напомнивший Сириусу семейные предания о славном прошлом рода Блэков. Только этот замок был не нарисованным в волшебной книге, а самым что ни на есть настоящим и, в отличие от рисованного, новехоньким - казалось, прямо-таки светился новизной, как только что отчеканенная монета. Над блестящими крышами замка крутили свои пируэты турманы, на перилах мраморной лестницы тоже ворковали какие-то белые голуби - но, к изумлению Бродяги, пятен помета на стенах, крышах и даже лестнице замка не было. Внутри все так же сверкало новизной и безупречной чистотой; стоял свежий, но слабый цветочный запах и звучали какие-то робкие колокольчики, удачно заглушавшие цоканье собачьих когтей по паркету; света было достаточно, и он был мягким, льстивым - при таком освещении даже Дамблдор выглядел заметно моложе своих лет. Кое-где колыхались на окнах французские шторы и слышалось что-то вроде шепота, зовущего идти дальше, но никого не было видно. Таким образом гости миновали целую анфиладу комнат - двери распахивались перед ними сами - пока, наконец, не оказались в зале с мраморным, до зеркального блеска отполированным полом. Посреди зала красовалось огромное мягкое кресло (вот это, мелькнуло в голове у Сириуса, всем креслам кресло! Не то что в домишке у Дамблдора!), а двери, на которые пришлось бы смотреть сидящему на этом полутроне, были плотно закрыты. - Подождем тут, - Дамблдор кивнул. - Присаживайся. Пес заворчал. Вот еще! Станет он, Сириус, садиться, когда стоит тот, кто старше его едва ли не вчетверо! - А я, знаешь ли, мой мальчик, не люблю такого, - Дамблдор смущенно пожал плечами, но все-таки устроился в на полутроне. - Это как-то слишком хорошо. Бродяга помрачнел, вспомнив лестницу. Верно, это уж слишком: когда голуби и летают, и не гадят... Положим, в здешней роскоши нет ничего дурного; уж во всяком случае, она лучше нищеты. В роскоши нет дурного, но вот в чем-то столь безупречно прекрасном, как эта лестница с голубями... Когда-то именно постоянные напоминания о том, что отпрыск столь славного рода обязан вести себя безупречно, иметь самые безупречные помыслы и быть во всем образцом для подражания, и толкнули его к бунту. Он желал жить, а не убивать время на то, чтобы постичь искусство соответствия семейным представлениям об идеале! Потому-то он так и обрадовался, узнав, что его анимагической формой является беспородный Бродяга, а не какой-нибудь одуревший от собственного совершенства дог... Пес плюхнулся на пол, фыркнул на свое отражение в зеркально-гладком мраморе, и с наслаждением почесал задней ногой за ухом. Похоже, там намечался колтун. Очень кстати, сейчас он избавит дворец от безупречной чистоты... Вычесанная шерсть пролежала на полу несколько секунд - и исчезла. Бродяга рыкнул. Дамблдор очнулся от каких-то размышлений. - Да, мой мальчик, в этом доме так всегда. Ни грязи, ни беспорядка, ни царапин на мебели. Николя всегда стремился к совершенству - может быть, поэтому он и смог создать философский камень.... Но по этой же причине он никогда не понимал, почему я, попав сюда, поселился в том старом доме. А мне мое деревянное кресло напоминает о Хогвартсе; а то неуклюжее высокое бюро в гостиной, на которое ты так неодобрительно смотрел, похоже на один экспонат в музее истории магии: когда я был еще на втором курсе, нас водили туда на экскурсию и показывали нечто, называвшееся бюро Годрика Гриффиндора... и я потом долго мечтал, что позже, когда я вырасту и заживу собственным домом, у меня обязательно будет такое бюро - но так и не собрался ни заказать, ни изготовить его... Все как-то некогда было, да и жил я в основном в Хогвартсе, а до собственного дома руки не дошли. А тут пожалел, что не дошли, - вот и построил себе дом, в котором я как будто бы уже давно жил, понимаешь? И конечно, пол в таком доме должен скрипеть. Николя, при всем своем уме, не хочет этого понять; ему не нравится... Да ему, похоже, ничего из напоминающего о жизни не нравится! Сириус почувствовал раздражение. Ну, и зачем они тут торчат? Ради встречи с человеком, который отвергает все живое, при всем своем, как выражается Дамблдор, уме? Что же это за ум такой бесполезный? Ему, Сириусу, он точно не сумеет помочь! Пес вскочил и, не слушая окликов, потрусил к выходу.
Только сказки: Глава 5 По этой стороне улицы - и посреди квартала на ту, через дорогу; за угол - и вывернуть в маггловскую часть города. Три квартала по ней - и обратно к магам; и снова к простецам - лучше уж к ним, если по эту сторону тебе нет места... а, да ничем не лучше! Кому он и там нужен! Люпин метался по городу, как шавка, тщетно ловящая собственный хвост: бестолковыми кругами, в погоне за не понять чем... хотя что ж тут непонятно, подумал он, по-дурацки в третий раз выскочив к "Монплезиру", что непонятного? В погоне за тем, что от него в очередной раз ускользнуло, - за нормальной жизнью. Да ее, впрочем, и не было никогда; и откуда бы взялась для такого, как он, эта жизнь! Андромеда права... Нимф... Тонкс... Нимфадора могла сколько угодно делать вид, что они живут самым что ни на есть нормальным образом, но что уж тут нормального, когда ты постоянно озабочен поисками хорошего зелья и каждое полнолуние уходишь из дома, чтобы твои близкие не видели прячущейся в тебе твари! Потому что стоит им один раз увидеть - и они будут видеть ее всегда; даже если ты сам, напившись, в бреду или под заклинаниями, на время позабудешь о своем волке - они не забудут: ни твоего страха, ни стыда, ни того, как темнеет, затмевается голодом и злобой твой взгляд; ни запаха зверя - твоего запаха! ни огромной, способной отхватить ногу взрослому мужчине, смрадной и слюнявой пасти... ничего из того, что ты в себе ненавидишь, - и с чем вынужден жить. Тут Люпин, очнувшись, обнаружил, что снова оказался на прежнем месте - напротив дверей "Монплезира", уже гостеприимно распахнутых в ожидании посетителей. Из полутемного тира тянуло резким запахом железа, пороха и разогретого машинного масла; застарелым человеческим потом - этот запах лип к вещам и плохо выветривался; и еще, как ни странно, оглушительно пахло пивом и табаком. Из сумрака доносились и звуки: стуки, и лязганье, и звонкий грохот, и гул нескольких голосов. Зверь внутри него содрогнулся от отвращения и ужаса - и Люпин, почуяв его дрожь, не раздумывая, шагнул в этот маленький ад. - Желаете пострелять? - хозяин тира оторвался от беседы с двумя завсегдатаями. - Новому посетителю - пять патронов бесплатно! Вот, уже заряжены! - он указал на разложенные по прилавку винтовки. Тварь внутри Люпина затрепетала и съежилась, когда Ремус кивнул и взял в руки оружие. Темное деревянное ложе, отполированное тысячами пальцев, ластилось к рукам, было ласкающе-гладким, и эта гладкость продолжалась тем, что пахло дымом и железом... смертью, кровью и смертью! - безмолвно вопила в нем корчащаяся от ужаса тварь. Заткнись... и погоди, молча сказал ненавистной твари Люпин, погоди, я тебе еще серебра в пищу добавлю... и вскинул винтовку к плечу. Это ведь не сложнее, чем направить заклинание волшебной палочкой. Это даже лучше. Брось ее, взвыла тварь, брось, бежим отсюда! - Сдохни, - шепнул Люпин. Охнул жестяным голосом толстый лис со слегка облезшим боком, охнул - и опрокинулся кверху черными лапами. - Раз, - открыл счет хозяин. - Два, - и белая куропатка ухнула вниз головой и закачалась на железном штырьке. - Три! - и рухнул клыкастый вепрь, символ храбрости, символ Хогвартса, символ животной силы... зверь. Тварь! - Четыре! - сказали уже несколько голосов, когда загогулина белкиного хвоста описала почти полный круг. Тварь взвизгнула и рванулась прочь - но куда ей было деваться! - Сдохни, - почти в голос произнес Ремус, наводя дуло винтовки на соседнюю мишень. - Пять!! - с жестяным гулом, почти неслышимым за возгласами людей, волк упал на спину. Ремус отложил винтовку. - Великолепно, сэр! Не так уже часто увидишь подобное. Желаете еще? - хозяин в почтительном изумлении качал головой - Нет. Я сейчас на мели, - отказался Люпин. - Да он просто боится промахнуться, - встрял в разговор крепыш лет тридцати в расстегнутой джинсовой куртке. За спиной у крепыша маячил хорошо одетый мужчина средних лет. - Спорим, что он промажет? - обратился к нему крепыш. - На десять фунтов. - Я не могу запретить вам бросаться деньгами, - пожал плечами тот. - Еще пятнадцать выстрелов! - проговорил крепыш, уставившись на Люпина. - Я плачУ, ну? Ремус не ответил - ему было все равно. - Тому, кто поразит двадцать мишеней с первого раза, полагается приз, - вмешался хозяин, желая разрядить обстановку. - Хорошо, - безразлично произнес Люпин и снова протянул руку за винтовкой. Снова вонь и грохот. - Шесть, - ободряющим тоном говорит хозяин. Крепыш недовольно сопит. Тигр и леопард, буйвол, и обезьяна, и дикобраз - левый угол, похоже, отдан фауне Индии. Рядом находятся слоны, индийский и африканский... аллигатор... или крокодил? Люпин не очень хорошо их различает, помнит только, что у обоих глаза горят желтым, а у каймана - красным. Судя по отвратительным желтым глазам, это не кайман... Каждый выстрел заставляет тварь корчиться, как при заходе полной луны. Четырнадцать - жираф... пятнадцать - зебра... к счастью, антилоп там не было. Ремус знал, что едва ли смог бы выстрелить в оленя, косулю или любого другого зверя, напоминающего их, а потому обходил правый угол стороной. Олень был в правом. Но были еще заяц... и куница... и горностай... - Двадцать! Винтовка брякнула о стойку и полутемный залчик взорвался аплодисментами. Крепыш досадливо нахмурился и полез за деньгами. Тот, с кем он поспорил, от выигрыша отказался, и это непонятно почему рассердило крепыша. А вот хозяин тира остался верен своему слову. - Двести фунтов, сэр. Извольте получить! И вот это, - и он с гордостью водрузил на стойку небольшого плюшевого медведя. - Спасибо, - пробормотал озадаченный Люпин. В каком-то оцепенении он сгреб в карман деньги, подхватил игрушку и покинул место казни. - Подождите, сэр, - окликнул его тот хорошо одетый мужчина, что спорил с крепышом. - Одну минуту. Ремус остановился. Мужчина подошел ближе. - Вы говорили, что сейчас на мели. Эти деньги - ничто, вы и не заметите, как они разойдутся. - Вероятно, вы правы, - вежливо согласился Ремус. - Я хочу предложить вам работу, которая будет хорошо оплачиваться, даже очень хорошо, - понизил голос его благодетель. - Ваши способности и выдержка получат должную оценку. Люпин невольно оглянулся на тир. В дверях его маячил крайне недовольный крепыш. - Скажите... есть ли у вас опыт стрельбы вне тира? - совсем уже тихо поинтересовался благодетель. - Хотите, чтобы я охранял кого-то? - сообразил Ремус. - Кое-кого в этом городе... - многозначительно выделив тоном "кое-кого", мужчина поднял палец вверх. - У кое-кого тут немало врагов. Тут Ремусу стало противно - и от самого себя, и от этого разговора. Его хотели нанять для того, чтобы он убивал. - Нет. Я никогда не стрелял в людей, - ответил он и, стиснув игрушку, так что набитый поролоном медведь протестующе скрипнул, пошел прочь. - Да подождите же! - услышал он снова и, прибавив шагу, завернул за угол. Вокруг было уже довольно много прохожих, но Люпина отчего-то охватило чувство приближающейся опасности. И вдруг улица, на которую он только что свернул, мгновенно обезлюдела и прямо перед ним, страшно визжа тормозами, остановился "Ночной рыцарь". - Ну, чего стоишь! - прикрикнул на него водитель. - Кого мы ждем? Люпин прижал игрушку к себе и прыгнул на ступеньку. Дверь сразу захлопнулась и волшебный автобус рванул вперед. - Откуда вы тут? И днем! - заорал Люпин, пытаясь перекричать разудалую мелодию в кабине водителя. - А тебе не все равно откуда? - гаркнул тот в ответ. - А что днем... так ведь всякое бывает! Вот, к примеру, надо кому-то из волшебников убраться откуда-то, а он не может - так и днем ездим. Тебя где высадить? - На блошином рынке, - отозвался Люпин, подумав. - Магическом. - Ну, ясное дело! Через четверть часа, отказавшись от чая, Люпин вывалился из автобуса. Рынок, на котором торговали всякой всячиной, гудел, как потревоженный улей. Однако этот шум в сравнении с музыкальной атмосферой "Ночного рыцаря" показался Люпину мирным и даже уютным. Отдельные голоса на миг взмывали над гулом - и снова растворялись в нем. - А вот газеты, кому газеты! - зазвенело над самым ухом у Ремуса. Нашарив в кармане мантии одну из обнаруженных дома монет, Люпин подозвал разносчика. Тот продал ему свежий номер "Дейли мэджик" и долго отсчитывал сдачу. А потом пообещал за небольшую сумму добыть номера "Ежедневного пророка" за последнюю неделю. Люпин сказал, что дождется его возвращения, и, прижав медведя локтем к боку, развернул газету. "Могила Северуса Снейпа взята под охрану", - на эти слова он наткнулся через несколько секунд - и шум вокруг него преобразился. Звуки теперь текли, как вода: голоса людей сделались тягучими и низкими, шорохи звучали втрое громче обычного. Люпину казалось, он может расслышать звон каждого медяка, отсчитанного в десятке футов от него за дешевые волшебные сласти. Зато разглядеть он ничего толком не мог: света стало мало, словно солнце на глазах теряло силы. Под охрану. Могила. - Что с вами? - услышал он гулкое и с усилием поднял голову. Разносчик стоял перед ним с охапкой газет. - Ничего, - пробормотал Люпин - и сам себя не услышал. Но разносчик, очевидно, слышал лучше. - Вот ваши газеты, сэр! Я принес еще и "Магический курьер" и "Вестник британского волшебника", - нервно затараторил он. - Хотите купить их, сэр? - Давайте все, - пожелал Люпин, снова отыскивая глазами заметку. В ней говорилось: "Могила Северуса Снейпа, бывшего директора Хогвартса, так много сделавшего для победы над Волдемортом, взята под усиленную охрану. Это было сделано после того, как на надгробном камне появились надписи ругательного содержания, сделанные волшебной краской. В аврорате полагают, что могилу осквернили сторонники побежденного Волдеморта. "На свободе осталось немало людей, которые никак не могут смириться с тем, что мистер Снейп всегда действовал на стороне Ордена Феникса. Однако мы ведем за ними пристальное наблюдение, а саму могилу берем под охрану," - сказал в интервью "Дэйли мэджик" министр магии Кингсли Шеклболт. "Героическая деятельность мистера Снейпа никогда не будет забыта", - добавил министр." Плюшевый медведь плюхнулся в пыль. Ремус взял в освободившуюся руку кипу старых газет и пошел прочь. - Сэр! Вы обронили! - окликнул его разносчик, подавая игрушку. - Спасибо, - механически поблагодарил Ремус, отряхивая газетой плюшевого замарашку. Сунул его под локоть и опять вознамерился уйти. - Сэр! - снова, но с уже большим упреком прозвучало вслед. - А деньги! Не будучи в силах разобраться в груде мелочи, Ремус сунул разносчику еще один золотой и повернулся. - Сэр! - не унимался тот. - Ваша сдача! - Не нужно, - бросил через плечо Люпин, и, поглядев ему вслед, разносчик отстал - не зная, радоваться ему внезапной прибыли или тому, что так легко отделался от этого страшноватого типа с неподвижным, лишенным всякого выражения лицом. Но не все на этом рынке находили лицо Люпина пугающим, а может быть, дело было в том, что кто-то заметил блеск золота, с которым Люпин расставался так легко... Во всяком случае, один из торговцев жуликоватого вида подскочил к нему и стал настойчиво предлагать купить что-нибудь. Выбор товаров у этого прощелыги был велик, но ни любовные зелья на основе настойки мухомора, ни настоящее перо феникса - на что ему перо или даже целый феникс? поздно! - Люпину не требовались. Наконец, торговец, порывшись в карманах, извлек оттуда нечто, завернутое в бумагу. - А вот, сэр! Смотрите, тут у меня нечто особенное. Контрабандный товар, сэр! Такого здесь еще нет в продаже! Люпин невольно обратил на сверток внимание. Контрабандный товар пах яблоками и, будучи извлечен из свертка, оказался действительно красивым желто-красным яблоком. - Такого у нас еще не продают! - убежденно произнес торговец, с удовольствием разглядывая яблоко. - Что это? - полюбопытствовал Ремус, вспоминая предания о любовных, отравленных и молодильных яблоках. Торговец, оглянувшись, приблизил губы к его уху: - Будильник, сэр! - конспиративным полушепотом сообщил он. - Берите! Такой хороший - даже мертвого поднимет! Мертвого. - Вы же ходите на службу, сэр? Ну, наверно, иногда она надоедает? И случается провести где-нибудь хороший вечер? - оглядывая разодранную физиономию покупателя, доверительно объяснял продавец. - Ну вот, а на следующий день на службе ругаются, что опоздали. С каждым бывает! Только с тем, у кого есть такой будильник, никогда этого не случится! - И как он действует? - спросил Люпин, прекрасно понимая, что с ним-то "такого" и без будильника никогда не произойдет. - Очень просто, сэр! Одно маленькое заклинание - он будет будить вас любой музыкой или любым голосом, который вы когда-либо слышали. И можно подобрать какие угодно слова! - Какое же это заклинание? - Это я скажу вам, сэр, когда вы его купите. Ну что, покупаете? Стоит недорого и никогда не сломается! - Сколько? Торговец назвал чудовищную сумму. Какие угодно слова. Любым голосом. - Я возьму его, - тихо сказал Люпин. Я возьму его, а волшебной палочки мне, дураку, лучше сейчас не искать - не то опять куплю какую-нибудь дрянь вместо нужной вещи, сказал себе Ремус. Вот такую дрянь, как эта. Которая может любым голосом - любые слова. Нет, он займется поисками подходящей палочки позже. Когда опомнится. А пока - к свиньям все! Андромеда требует, чтоб он исчез.... - что ж, для начала он найдет себе работу в маггловском квартале, где его никто не знает. Временную работу, не требующую умственных усилий. Все равно сейчас на подобные усилия не способен. В голове такая каша... Он найдет временную работу и тогда решит, что делать дальше. А раз он будет ходить на работу, ему понадобится будильник. Самый лучший. Потому что иначе он не сможет заставить себя вставать по утрам. Ему просто уже незачем вставать.
Только сказки: Глава 6 Выходить из дома нужно было осторожно - одолеть ступеньки все еще было непросто. Конечно, такая медлительность в движениях вполне соответствовала его новому облику - и все-таки было досадно, что двигаться тяжело. Впрочем, и досада эта какая-то была половинчатая: тело жаловалось на скованность и слабость, а умом Снейп понимал, что и скованность, и слабость - ныне его лучшие друзья, превосходно довершают маскировку, а кроме того... А кроме того, когда ты вынужден в самом прямом смысле обдумывать каждый свой шаг, нет возможности уделять слишком много внимания окружающему миру или собственным мучительным размышлениям. Когда-то уже открывал для себя этот секрет, но давно о нем не вспоминал. "Гляди под ноги, - без конца повторяла мама, - хватит считать ворон!" Выражение это всегда казалось ему дурацким, но в сущности она была права: он в детстве на улице вечно глазел по сторонам - и то и дело обо что-нибудь спотыкался. Он даже научился ходить, почти не отрывая подошв от земли. "Не шаркай!" - раздражалась Эйлин, не понимая, что он делает это нарочно. А почему же не шаркать? Ведь если обе ноги остаются на земле, то не упадешь, правда? Что бы тебя ни отвлекало. Хогвартс вынудил его отказаться от этой уловки. Не для друзей, не из-за врагов - поначалу он был слишком нелюдимым не только для привязанностей, но и для того, чтобы вызвать неприязнь, - нет, от своей стариковской походки он тогда отказался, поверив, что может стать другим, кем-то еще. Не собой. Это желание тлело в его сердце, но жглось, как уголек; Северус считал, что именно этому стремлению он был обязан и пробуждением своих магических способностей. Да, да, так: он всегда хотел стать кем-то еще, если только была возможность; вот в детстве почувствовал, что шанс появился, и попробовал - и стал волшебником. И пожалуй, никогда еще возможность сделаться кем-то другим не казалась ему такой заманчивой, как когда он видел Люциуса Малфоя. Люциус в небе над квиддичным полем, Люциус на балу; он же в дуэльном клубе - чуть щурится, глядя на соперника, а палочка словно сама собой прыгает ему в руку; Люциус, переплывающий озеро - он в любом движении был... Северус бы сказал тогда, приди ему в голову желание пооткровенничать с кем-то, что Люциус был ничего себе. Много позже, когда подобные слова уже не смущали его, он, возможно, назвал бы Люциусеву манеру двигаться красивой. Впрочем, ни тогда, ни позже никого из тех, с кем Снейп мог бы поделиться подобным впечатлением, не нашлось. А потому разве что самому себе Северус мог объяснять, что готов подражать Малфою не оттого, что тот старше (Снейп не без оснований полагал, что рано или поздно он тоже вырастет); не оттого, что Малфой пользовался успехом у девушек (в сущности, кому эти девчонки были нужны? все они больше походили на дуру Петунию, чем на Лили) и не оттого, что тот был богат (Северус твердо решил, что бедствовать не будет никогда, но тратить деньги на уход за собой он не собирался - будто бы там было за чем ухаживать!). А только оттого, что Люциус всюду был завораживающе уместным, ловким и каким-то... полностью присутствующим, что ли. Северусу казалось, будто Малфой знает некий секрет, благодаря которому ощущает каждый миг собственной жизни как нечто особенное, необычайно важное. И этому Снейп мечтал научиться. Недостатка восторгов со стороны окружающих Малфой не ощущал, но искреннее восхищение всегда приятно, даже если оно написано на лице малолетки - и однажды тщедушный мальчишка удостоился нескольких любезных слов старосты факультета. И мальчишка, кстати, сразу же показался Люциусу неглупым. Так состоялось знакомство; не перерастая в дружбу, оно, тем не менее, продолжалось, даже когда Люциус окончил учебу. После выпускного бала Малфой иногда появлялся в школе - чтобы повидать Нарциссу Блэк, сокурсницу Северуса. Об этом увлечении Люциуса говорили давно; Нарцисса же в глазах Снейпа, хоть и не могла считаться второй Лили, все же выгодно отличалась от бесчисленных дур вроде Петунии. Итак, знакомство продолжалось; и именно с подачи Малфоя Северус принялся учиться фехтованию, которому был обязан новой манерой двигаться; знакомство с Люциусом сыграло свою роль, и когда Снейпу пришло на ум присоединиться к сторонникам Риддла. Вот от этого воспоминания он бы с удовольствием отделался. Тут Северус, медленно спускавшийся с крыльца, все-таки оступился и вынужден был опереться рукой о стену дома. Немного постояв так, он отлепился от нее и взглянул на свои испачканные побелкой пальцы. Когда-то давно, впервые глядя на этот дом он думал, что над выбеленными или выкрашенными светлой краской зданиями и небо синее, и солнце ярче, и вообще словно больше лета, чем где бы то ни было; он даже осмелился однажды помечтать, как приятно будет сидеть здесь в летнем кафе под полосатой маркизой, попивая оранжад, словно бы где-то на курорте, может быть, даже заграничном; как приятно будет сидеть тут, когда Волдеморт уже будет повержен, а он, Снейп, и все, кому он желал долгой жизни, останутся живы, и весь мир будет радоваться окончанию войны - да так, что по-летнему теплые дни придут раньше срока, может быть, сразу после февраля или марта... Словом, тогда, в ожидании заветного часа, он и надумал поселиться здесь, в незаконном магическом анклаве посреди маггловской части Лондона. Снейп рассеянно растер побелку по ладони и двинулся вперед. Размышления снова потекли своим чередом. Почему-то в его представлении Последняя битва действительно должна была произойти в феврале, ну в самом крайнем случае - в марте. В каком именно году ей следовало состояться, он не знал, но по поводу февраля-марта был совершенно уверен. И так как очевидных причин для появления подобной уверенности он не видел, то считал рисовавшуюся ему картину чем-то вроде откровения или предсказания. Увы, в предсказаниях он никогда не был силен... Впрочем, логически составленные прогнозы, вынужден был признать Снейп, его тоже подвели. Логика подсказывала, что необходимо будет оттолкнуть Люпина, чтобы тот уцелел. Логика говорила, что разрыва будет недостаточно - нужно посеять в сердце Ремуса подозрение, недоверие; что только таким образом Люпин избавится от риска - а на деле? На деле вышло, что вызвать у того сомнения в своей лояльности оказалось делом необычайно трудным. Быть может, трудным еще и потому, что вызывать их Снейпу категорически не хотелось. Пожалуй, никогда в жизни Северусу не желалось так страстно, чтобы ему кто-нибудь доверял, полно и безоглядно, как это делают... как это бывает между... Неважно кем, такое не для него. И мало ли что ему чудилось, будто он не вынесет такой ноши - вынес же все-таки, не развалился, остался жив, а Люпин... Стоило ли оно того - сломать все, что их соединяло, отравить даже воспоминания об этом, самому толкнуть его к Тонкс, - чтобы спустя примерно год Люпин все-таки погиб? Стоило ли? Почти год Северус считал, что да. Теперь, однако, он уже не был в этом уверен. А с другой стороны, спросил он себя, пересекая тротуар и слепо шагая на проезжую часть, - с другой стороны, можно ведь спросить и так: стоило ли рисковать годом жизни Ремуса ради прихоти мизантропа и бывшего Упивающегося? За миг до того, как большой желтый автомобиль должен был сбить его с ног, на дороге мелькнула длинная тень "Ночного рыцаря". Распахнулась дверь, и так же незряче уставившись перед собой, Снейп шагнул на ступеньку. - Куда, папаша? - высунулся из кабины водитель. Из почтения к возрасту пассажира он даже приглушил музыку. - Кладбище Энтроуз, - прошелестел рассеянный старик и, неловко хватаясь за поручни, побрел в салон автобуса. Глядя в зеркальце на удаляющуюся сутулую спину, водитель покачал головой. В прежние времена он бы, пожалуй, пошутил, что на кладбище его пассажиру еще рано - мол, гляди веселей, папаша, мы еще на твоей свадьбе погуляем! - но теперь, после войны, шутка про кладбище даже ему больше не казалась смешной. Слишком много магов погибло в Последней битве. Должно быть, и этому старику было кого там навестить. Тут "Ночной рыцарь" рванул с места, как испуганный жеребенок, разом покрыв добрую сотню футов, - и водитель перестал думать о пассажире. Надо было сосредоточиться на дороге: волшебный автобус обладал собственным взглядом на уличное движение, и, несмотря на все свои удивительные свойства, в любой момент мог попасть в аварию. Увы, магия не только одушевляет предметы, но сводит их с ума! Размышлять о том, почему уже второй раз подряд "Рыцарь" сам попросился в дорогу днем, водителю стало некогда. А забытый пассажир, скорчившись на дальнем сидении, разглядывал рукав собственного плаща и все объяснял себе, что едет не вспоминать - только осмотреться. Узнать. Не то чтобы он действительно хотел там оказаться. Пожалуй, вовсе не хотел. Но он просто должен был знать. "Ночной рыцарь" не входил в такие тонкости и не замедлял хода. Не прошло и десяти минут, как он доставил Снейпа куда тот попросил - и, как водится, сразу же сгинул без следа. Северус немного постоял на тротуаре - и неохотно двинулся вперед. В воротах кладбища он споткнулся и, ссутулившись еще сильнее, ступил на центральную дорожку. От нее елочкой отходили дорожки поуже, но не прямые, а незаметным глазу образом изгибавшиеся; их кое-где пересекали дорожки совсем уже узкие, напоминавшие извилистые тропинки. Словом, не будь Энтроуз кладбищем магическим, здесь ничего не стоило бы заблудиться. А так один взмах волшебной палочкой - и перед тобою, в какой бы части кладбища ты ни находился, появляется его карта. А в одном из отделов Министерства магии регистрируется соответствующий запрос. Ходили слухи, что при этом якобы фиксируется и магический след и что будто бы для обладателей самых известных палочек использовать подобную карту было все равно что во весь голос прокричать: "Вот он я!". Поговаривали и о том, что все рассказы о подобной слежке за магами - выдумки местных сторожей, огорченных тем, что волшебная карта лишала их приработка. Однако выдумки эти распространились очень широко - то ли сторожа Энтроуза отличались редкостной болтливостью, то ли и вправду в этом что-то было. Так или иначе, останься сейчас у Снейпа собственная палочка, он трижды подумал бы, вызывать ли карту. Но палочка МакМерфи, мало кому известного волшебника, не могла вызвать интереса ни у авроров, ни у их противников, если таковые еще уцелели, и пользоваться ею можно было без опаски. Нужное ему место оказалось неподалеку от запущенной части кладбища. Здесь все еще выглядело прилично, но серо-розовый камень с именем, как почудилось Северусу, стоял неровно, чуть накренившись, а холм у его подножия был несколько ниже соседних - словно этот холмик пытался сделаться как можно менее заметным. Точно так, как поступал сам Люпин. И это сходство делало увиденное совершенно нестерпимым. Снейп зажмурился и шепотом упрекнул виновника: - Ну, ты... как же так, а? Ты... и тут ухитрился устроиться хуже всех! Провинившийся не отозвался, но Северус продолжал прислушиваться. Он, конечно, понимал, что был еще слаб, но уповал на то, что некоторые способности не оставляют мага, пока он жив. Например, способность ощущать присутствие другой жизни. Под осевшим земляным холмиком живого не было. Живого ли, просто ли немертвого - ничего. Снейп открыл глаза. Земля перед ним были пуста. Здесь ему было нечего делать. Но идти было некуда. Он не помнил, сколько простоял над этой пустотой и как убрался оттуда, но в конце концов обнаружил себя у выхода с кладбища. Вокруг густели сумерки, а в этих сумерках прямо перед ним маячило лицо сторожа - румяное улыбчивое лицо немолодого, но очень довольного своей жизнью человека. - Так я и говорю: не было, ничего у нас не было в последние дни. У нас тут вообще никогда ничего не случается, это вам не Пруденс! - сияя, толковал тот. - У нас тут не то что памятники портить - бумажку бросить людям в голову не придет! А все оттого, что следим мы за порядком, как дОлжно - знаем же, что место тут особое. Наше-то кладбище на весь город славится! Северус отстраненно подумал, что редко встречал столь умиротворенных людей, как этот сторож. Может быть, полусумасшедший старик Бинс, что жил в Тупике Прядильщика в давние-предавние времена, еще мог сравниться с ним, но уж из нормальных - точно никто. А что до особого места... да, могилы тут выглядят ухоженными, дорожки хорошо подметены, и хоть дверь сторожки кажется слишком уж гладкой - похоже, подновлена "Репаро", - сам домик еще крепок, и краска на стенках свежая... верно, тут во всем порядок. И тишина вокруг - сокрушительная, убийственная. Пустая тишина. Он напрасно приехал. Старуха обманула его. Старуха... нет, она-то не приснилась. Старуха вправду была, мало ли он ее видел за свою жизнь? И она над ним посмеялась; а ему с нею не сквитаться, что ей сделаешь? Да и на что он годен теперь! Занятно, что именно сейчас к нему пришло общее признание. Аппарация с кладбища Энтроуз на кладбище Пруденс далась нелегко, но по крайней мере в одном ему повезло: у блестящего сизой чернотой могильного камня, вопреки заверениям газет, никого не оказалось. Снейп осторожно приблизился, изучил витиеватую надпись и наставил на нее волшебную палочку. "Чертова скотина", - заплясали, стекая с палочки и вплавляясь в гладкую поверхность надгробия, огненные буквы. Серебристые "Северусу Снейпу, отдавшему жизнь за нас. Мы помним тебя" померкли от этого соседства. - Не думай, Питер, это я не тебе, - объявил он могиле МакМерфи. - До тебя мне дела нет; ради тебя я бы пальцем не шевельнул. Но должна же быть на свете какая-то справедливость... Еще раз глянул на камень - плюнул на землю и пошел прочь, понемногу ускоряя шаг. Мерлин великий, ну сколько же можно! зачем, зачем он жив, когда все это кончится... Терпение у него иссякло, а вот деньги были. Деньги были, были. И он знал несколько мест... несколько подходящих мест. Там ему должно было стать лучше.
Лериме: Боже мой, продолжение! Автор, спасибо вам огромное, очень люблю ваши истории вообще, и эту в особенности. Что-то она такое затрагивает в глубине души. Очень сильно написано. Сцена в доме Андромеды, в тире, говорящий будильник, огненные буквы на надгробии... Прямо по сердцу, и оторваться нельзя. Пожалуйста, пусть у них все будет хорошо. Я и на Slash World комментировала, но почему-то не отобразилось.
Только сказки: Лериме Спасибо большое, мне очень приятно это слышать.:) Я думаю, будет хорошо - куда ж они денутся.:) Просто не сразу.
wandarer: Только сказки спасибо, спасибо большое за такой замечательный рассказ, ужасно рада что вы его не бросаете, очень их и вас люблю
Только сказки: wandarer Спасибо большое за такие слова.:)
Только сказки: Интермедия 3 - Бродяга... Бродяга? Бро-дя-га-аа... Эй, ты меня слышишь? - Джеймс присел на корточки перед лежавшим в пыли псом. Находиться в доме Поттеров - тоже, кстати, весьма благоустроенном - после визита к Флеммелю Сириус не пожелал, не хотел даже видеть их жилище. Поэтому проводить военный совет друзьям пришлось на открытом воздухе - там, где деревья заслоняли подвергшееся опале здание. Добравшись до этого уголка, Бродяга разлегся прямо на дороге и наотрез отказался сдвигаться с места. И вот теперь Джеймс елозил перед ним в пыли, а Лили терпеливо стояла чуть поодаль. - Ну, дружище! Пес не шевельнулся. - Не раскисай, Сириус! - Поттер тщетно пытался заглянуть ему в глаза. - Не раскисай! Есть у меня одна идея... Пес отвернулся и покосился на Лили. - Сириус... я понимаю, как ты разочарован, - произнесла та, поймав его взгляд. - Но не надо отчаиваться. Бродяга злобно заворчал. Как же, понимает! Ничего она не понимала! Откуда ей знать, что значит для человека, полжизни проведшего в заточении, лишиться надежды выйти на свободу! - Гарри ведь остался там один... а он был совсем еще малыш, еще не говорил даже, - отозвалась Лили. - Я места себе не находила - только и думала о том, как до него добраться. И Джеймс, само собою, тоже искал выход, но, как видишь... Она вздохнула. Бродяга пристыженно опустил голову. Пожалуй, Лили не лгала - она и в самом деле понимала его. - Как видишь, мы все еще тут, - подхватил Джеймс, широким жестом обводя лужок, песчаную дорогу и видневшийся за деревьями дом, - все еще... Однако ты, - он снова оживился, - это совсем другое дело! Не представляю почему, но ты перебрался сюда не полностью. А значит, и обратный путь для тебя не закрыт. Именно это надеялся услышать Сириус от Фламмеля. Но странное дело - те же слова, произнесенные Джеймсом, только усугубили его уныние. Какой обратный путь, куда? Снова в тот серый кисель у самой Завесы? Или все-таки сквозь кисель - и на ту сторону? Но кто мог бы ему сказать, где искать этот путь! Дамблдор, вернувшись от Фламмеля, с огорчением подтвердил, что тот действительно не сможет в этом помочь... Обозлившись на свою беспомощность, Бродяга рыкнул. - Ну, вот, давно бы так! - в голосе Джеймса послышалось облегчение. - Ты же не сдашься так просто. А я, как уже говорил, кое-что придумал. Ну, будешь слушать? Пес уставился на него. - Я думаю вот что: если от того, кто так много знает о жизни, не было толку, - может быть, совет даст тот, кто больше знает о смерти? Сириус был озадачен. Некромантов среди его знакомых - в особенности здешних знакомых - не водилось. - Джеймс имеет в виду Упивающихся, - пояснила Лили. - Среди них найдутся желающие с тобой поговорить. - И первую очередь Регулус, - кивнул Джеймс. Нет, только не этот придурок! Бродяга вскочил и залился лаем, как гончая, почуявшая лису. Да братец его и Упивающимся был без году неделю! И вообще от него сроду толку не было! - Регулус может что-то знать о связанных со смертью ритуалах Упивающихся, - Поттер упрямо наклонил голову. - Может быть, в них есть подсказка для тебя. А если он и не знает ничего подходящего, то может догадаться. Полагаю, соображает он хорошо - не случайно же Волдеморт приблизил его к себе. - И неслучайно он потом отвернулся от Волдеморта, - тихонько вставила Лили. Ага, презрительно фыркнул Сириус, я и говорю: этот безносый козел таких умников вокруг себя собирал! Нагини вон, например, - просто светоч премудрости! - И, в конце концов, Регулус твой брат, - отмел все возражения Джеймс. А сучка Беллатрикс - кузина, готов был рявкнуть Блэк. От такой родни дождешься добра! Он с возмущением обернулся к Лили. - Сириус, подумай вот о чем, - попросила она. - Если ты попробуешь разузнать что-то таким способом, хуже от этого тебе не станет. Еще как станет, скривился Бродяга. К моим родственничкам только подойди - три дня потом жалеть будешь. До чего же гнусное семейство - если не убить, то по крайней мере напакостить ближнему всякий готов! Правда, едва ли тут его могут убить, осенило его. Выходит, Джеймс не такую уж глупость придумал. - Одна сложность все-таки есть, - признался тот в ответ на одобрительный взгляд. - Как нам к ним подобраться? Едва ли они захотят увидеть меня или Лили, а что до тебя - то как ты будешь с ними объясняться? - Сириус мог бы привести их туда, где мы будем ждать, - предложила Лили. Да, рявкнул Бродяга, да! Но сперва я должен разведать, что у них на уме и можно ли им доверять! - Нет? Джеймс, почему он снова лает? - смутилась Лили. - Что-то задумал, - перевел Джеймс. - И, пожалуй, лучше нам не мешать ему. Пес в восторге завилял хвостом и отбежал в сторону. Спохватившись, что не попрощался, вернулся, обежав Поттеров кругом и в качестве извинения боднул Джеймса лбом в бок. Тот от неожиданности пошатнулся, а Бродяга скроил умильную рожицу и, пристав на задние лапы, лизнул Лили в щеку. - Эй, полегче! - засмеялась она, заслоняясь рукой. - Сириус, прекрати целоваться с моей женой! - возмутился Джеймс. - Ты за это поплатишься, я предупреждал! Бродяга, изобразив испуг, бросился наутек. Поттеры глядели ему вслед. Он бежал, до небес поднимая клубы желтой пыли, - и вдруг исчез. Должно быть, нашел дорожку к тому, кого решил разыскать. Джеймс и Лили переглянулись и пошли к своему дому. Дорога под их ногами почти не пылила. После исчезновения Сириуса в мире восстанавливался порядок. Хотя, пожалуй, делалось и немного грустно. Но унывать они не собирались. Сегодня Лили приготовит на обед что-нибудь особенное и рано ляжет. А Джеймс будет сидеть за полночь в своем кабинете, чертя планы и обдумывая, какие еще улучшения можно произвести в доме. Возможно, он решится переделать кухню или пристроит к дому оранжерею и пару движущихся лестниц, так что поутру Лили ждет большой сюрприз. А Бродяга бежал все дальше, притворяясь перед самим собой, будто идет по следу. Некоторым образом так оно и было: из всех путей здешнего мира он выбирал те, что пахли Регулусом. И уповал на то, что тот едва ли станет прятаться от незнакомого пса - даже если с ним, Сириусом, предпочтет не встречаться.
Только сказки: Глава 7 Грузчиком - не так уж плохо работать грузчиком; а вы не пробовали? Громыхать сапогами по темным подсобкам, где всегда зима, где пахнет пылью и слегка - мышами. Стряхивать эту пыль, переворачивая застоявшуюся мебель. Поднимать и перетаскивать тяжелые вещи, словно нарочно изобретенные для того, чтобы никогда не быть поднятыми - говорят, что нет ничего хуже переноски роялей, но и без роялей на свете достаточно неудобной мебели. Работать грузчиком значит шататься по подсобкам, перетаскивать тяжести, стороной обходить серого кота, инспектирующего свои владения на предмет обнаружения злокозненных мышей. Мышей давно нет и в помине, но запах не уходит; не уходит со склада-магазина и кот. Не уходит и вроде бы ничего не имеет против Люпина, но тот все-таки старается держаться от охотника подальше. Не то чтобы кот на кладбище так напугал его, что он и от всех котов теперь ждет неприятностей... Он не ждет, но тело-то помнит: кот - не такое уж беззащитное существо. А шестилетний Джорджи Веллингтон тискает серого, как игрушку. Удивительно, но тот позволяет хватать себя поперек живота, ловить за лапы и даже за хвост, и только если уж мальчик совсем расшалится, мгновенно изворачивается, охватывая его руку всеми лапами и раскрывая розовую, с черным пятном на нёбе пасть. Но все-таки не кусает и когтей не всаживает. Джорджи не избалован и понимает, когда ему велят отстать. Он сразу оставляет кота в покое. Джорджи проводит в магазине целый день: его мать работает в бухгалтерии "Спящего Джона" - в этот-то склад-магазин, торгующий кроватями, диванами и просто матрасами, и устроился на работу Люпин; и мать Джорджи как будто бы имеет виды на новичка. Во всяком случае, она дает ему понять, что готова показать ему лучшую из окрестных закусочную и что он мог бы пригласить леди выпить стаканчик. Потому что ведь дело в этом, не правда ли? В том, что он пьет? К своим двадцати восьми Анна Веллингтон отлично знает, что безупречных людей не бывает, а в особенности не бывает на свете безупречных джентльменов. Этот же новенький, с цветочной фамилией, корчит из себя джентльмена - значит, ему есть что скрывать. Он запойный, убеждена Анна, хотя от него никогда не пахнет алкоголем; но он все-таки должен быть запойный - потому что тихий; и потому что никогда не пахнет спиртным; и еще потому, что за приличным фасадом можно скрывать и совсем ужасные вещи, а Анна предпочла бы, чтобы это было обычное пьянство. С пьянством она в силах смириться. Анна Веллингтон имеет виды на этот цветочек, тем более что он уже подарил ее сыну плюшевого медведя. Огромного и дорогого медведя, между прочим. Конечно, Джорджи уже вышел из того возраста, когда его интересовали мягкие игрушки, и с куда большим удовольствием поиграл бы в машинки или побегал с лазерным пистолетом Капитана Стоуна - обычная лазерная указка, использующаяся в магазине, тоже сойдет, но лучше все-таки пистолет, он почти как настоящий, убежден Джорджи; убеждена в этом и Анна, хотя совершенно не представляет, откуда производителям игрушек знать, как выглядит пистолет Капитана Стоуна, который живет себе в двадцать пятом веке от рождества Христова, проводит годы в космосе, сажает свой чудо-звездолет на незнакомых планетах, заключает мирные договоры с туземцами и палит в инопланетную нечисть (всегда метко, разумеется). Капитан Стоун - герой десяти мультфильмов; и пусть его лазерный пистолет прорисован не слишком хорошо, но его подвиги затмевают собою солнце, и Джорджи намерен стать таким же ловким, загорелым до черноты и, разумеется, неустрашимым и пережить столько же и даже больше приключений. Но пока он проводит дни в магазине, путается под ногами у взрослых и играет с серым котом. А дома, на шкафу над его кроватью сидит большой плюшевый медведь, подаренный ему новым знакомцем. И хотя Анне совершенно ясно, что Джорджи куда больше обрадовался бы игрушечному пистолету, чем медведю - но нельзя же требовать от мужчин понимания таких тонкостей! Особенно от запойных. Нет, неуместный медведь - чепуха. Главная неприятность с новичком состоит в том, что он не замечает ее авансов, даже самых откровенных. На идиота он не похож, и в душу Анны начинает закрадываться неприятное подозрение. Разумеется, она хороша. У Анны Веллингтон нет за душою ничего, кроме громкой фамилии и маленького сына, но она следит за собой и знает, какие чувства вызывает в мужчинах. Дело тут не в ней; и то, что этот Люпин держится в ее обществе, как деревянный, вызывает у нее недоумение и гнев. Возможно, она ошиблась в нем, и он не пьяница, а просто гомик. Или того хуже - любитель маленьких мальчиков! Анна напугана этими подозрениями, но Люпин не делает ничего, чтобы их развеять, и за это она вот-вот начнет ненавидеть его. Он, быть может, и вел бы себя с нею иначе, - в конце концов, он не раз слышал, что легкий флирт еще ни к чему не обязывает, и даже допускал, что так на самом деле может быть - но уж точно не был мастером легких отношений. Да и откуда бы оборотню набраться подобного опыта? Тут уж - с его-то тайной - или все всерьез, или никак. И еще, конечно, дело было в будильнике. Который действительно необыкновенно хорошо работал. Пользоваться им оказалось просто: надо было выбрать сигнал и вслух назвать время. В положенный час будильник разражался птичьем щебетом, гудением пчелиного роя, громом, раскалывающим небеса, кукареканьем петуха, лаем, рыком или голосами - чтобы указать ему, что именно ты хочешь слышать при пробуждении, достаточно было прочесть короткое заклинание и вспомнить или вообразить себе, как должно звучать желаемое. И, Мерлин, сколько же Ремус всего перепробовал, пока не убедился, что сон слетает с него мгновенно, стоит лишь заслышать полушепотом сказанное: "Проснись... пора." Не слишком ласково, но тут нельзя было вставить любимое Нифмадорино "дорогой" или "милый", хотя будильник не воспротивился бы. Самое большее, на что Ремус отважился - это попробовать прибавить к "проснись" свое имя. Эксперимент оказался не вполне удачным: проснуться-то он проснулся - но сердце скакало, как сорвавшийся в галоп конь, и первые десять минут после пробуждения ушли на то, чтобы унять эту тварь. А затем он сказал себе ("Вот же дерьмо!"), что это не для него. Что он ("Бездарь, дрянь проклятая!") не смог бы обмануть даже самого себя. Что никогда не поверит, будто теперь, после истории с Нимфадорой ("Какая же скотина...") - да, даже сейчас, когда вся эта история в самом деле подошла к концу ("Что, страдаешь? Нравится жалеть себя, ничтожество?"), - теперь к нему бы так не обратились. И, возможно, в этом был прав ("И поделом тебе, урод!") - потому что Северус никогда не проявлял особой сентиментальности ("Хвала Мерлину!"), тем более на словах ("Как будто мне это от него было нужно!"), а уж звать по имени того, кто от него отказался, он едва стал бы ("Такую-то дрянь!"). Потому что, конечно ("Старая любовь не ржавеет" - дурацкая пословица..."), то был его голос - те самые слова, отмерявшие конец их частых, но недолгих свиданий в доме Блэков на Гриммаулд-Плейс ("...трижды и четырежды идиотская, но не лживая"), те самые, что заставляли Ремуса в минуту прощаться ("Север. Се-вер...") или молча выметаться из их убежища, чтобы не подвергать своего любовника опасности. И добавить к тогдашнему "пора" - то есть ко "срок пришел, давай прощаться, подошло время для нас обоих - время торопиться, притворяться, исполнять обязанности, браться за дела, откладывая свою жизнь на завтра, на три дня, на неделю, на сколько получится, ты же знаешь, я всегда соблюдаю осторожность, уж лучше за собой посмотри!" - - добавить к этому "дорогой" или "милый" было так же немыслимо, как вообразить себе Северуса, улыбающегося ему, Люпину, на глазах всего Ордена, всего Хогвартса, всего Лондона и величайшего Мерлина, на глазах у целого мира - да если мир хочет это видеть, пусть смотрит, улыбнись мне - и я скажу, да услышат меня земля и небо. - Да услышат меня земля и небо, - пробормотал он, держа в руках ненавистное чудо-яблоко, - ты для меня... Не удавалось сказать "лучший" - для этого было слишком поздно, и оттого произносить такое было особенно стыдно. Но слово это и было самым точным: может быть, кому-то другому Снейп был плох, но не ему, ему этот неудобный человек подходил больше всех на свете. И конечно, без правильного слова земля и небо не отозвались, гром не грянул, небесный огонь не сошел на землю, даже ветер не ударил в окно - в мире все осталось так же тихо и безмятежно, как в тот день, когда он только узнал о смерти Северуса, узнал - и сразу же купил этот будильник, может быть, уже тогда желая услышать именно этот голос. А если и не желал тогда - то все равно оказалось, что голос Нимфадоры не может его разбудить. Может быть, потому что Андромеда так доходчиво объяснила ему, что в той жизни для него все кончено. А у истории с Северусом не было окончания. Были недоразумения, подозрения, обоюдная обида. Был разрыв, так и остававшийся для Люпина непонятным. А завершения не было. Подозрения, как теперь сделалось ясно, были вызваны намеренно. Быть может, и обида была искусственной? Хотя, конечно, оставалась возможность того, что он, Люпин, и в самом деле надоел Снейпу. Ремус всегда считал себя достаточно скучным существом. С другой стороны, не было никаких оснований считать, что Северус страдал от монотонности жизни и нуждался в том, чтобы его развлекали. Словом, Ремус не был уверен, что верно понимал, почему они расстались. Но как бы то ни было, выбирая сигнал для будильника, он остановился на том давнем "Проснись... пора" - и был уверен, что эти слова поднимут его, даже если он уснет на рассвете. Ничто не разбудит тебя вернее голоса твоего любовника. Но проснувшись от шепота дорогого мертвеца, ты не сможешь после кокетничать с живыми. Ремус признал свое поражение, даже не пытаясь попробовать, хотя голос рассудка и подсказывал ему, что стоило бы как-то отвечать Анне, если он не хочет нажить себе врага. Что было толку в этих подсказках, если он все равно не мог ими воспользоваться! Оставалось только ждать естественного развития событий. Люпин ждал. И, наконец, настал день, когда миссис Веллингтон наказала сыну держаться подальше от подозрительного типа. Ремусу об этом сообщил сам Джорджи, разыскавший его в обеденный перерыв в дальнем конце склада. Вернувшись из кафе, пребыванию во дворе с курильщиками Ремус предпочел этот темный закуток. Там он и сидел, то ли изображая усталость, то ли почти не притворяясь, когда мальчик окликнул его. - Привет, Редж! А мама запретила мне подходить к тебе и разговаривать с тобой. Реджинальд, возможно, было не самое складное имя, но только оно пришло Люпину на ум, когда он устраивался на работу. В "Спящем Джоне" документов у тех, кто согласен был таскать тяжести, не спрашивали и платили им наличными - однако и в этом благословенном месте можно было показаться слишком странным, так что Люпин почел за благо назваться по-маггловски. А больше ничего, сколько-нибудь напоминающего его собственное имя, он в тот момент не вспомнил. - Здравствуй, Джорджи, - отозвался он. - А зачем же ты тогда разговариваешь со мной? - Мама говорит, что ты опасный. А я не верю, - объявил мальчик, подходя ближе и широко улыбаясь. - Джорджи, - укоризненно произнес Ремус, - мама ведь просила тебя держаться подальше! А ты что же? Нехорошо обманывать маму. - Я не обманываю, - нахмурился мальчик. - Я ей скажу.... если она спросит. - А если не спросит? - Тогда не буду. Ну, Редж, это ведь будет не обманываю? Не по правде обманываю! - Как раз по правде, - качнул головой Люпин. - Можешь в это поверить. Джорджи наморщил нос. - Все равно. Она говорит, что мы ничего про тебя не знаем. - Это правда. - Неправда! - мальчик сделал еще несколько шагов к приятелю. - Я знаю. Ты хороший! - Джорджи, - Люпину отчаянно не хотелось пугать ребенка, но в некотором отношении Анна была права, - иногда люди только кажутся хорошими. А на самом деле они... А на самом деле, мальчик, они даже не всегда люди. Джорджи, я не герой и даже не вполне безумец, и потому не рискну сказать тебе все это. Но для тебя было бы лучше знать, что такое бывает. - А на самом деле они могут быть и плохими, и даже опасными. - А ты хороший! - невозмутимо заключил мальчик. - Тебя Гип не боится. Кота, прижившегося в магазине, почему-то звали Гиперионом. - Зато я его побаиваюсь, - признался Люпин. Джорджи рассмеялся. Ему Гип казался безобидным, как подушка. - Мама говорит, ты можешь напасть на меня, - поняв, что Редж шутит, мальчик выдал самую жгучую тайну. - Будь уверен, на тебя я не нападу, - твердо сказал Ремус. - Я вообще на детей не... я только когда-то напугал одного мальчика... и еще трех детей, но только потому, что я тогда... был болен. Но... ничего не случилось. С ними все хорошо. С ними все в порядке, просто один из них умер. И со мною все в порядке - это только он умер. Умер, и я не знаю, как теперь вообще что-то может быть в порядке. Но это, Джорджи, не имеет отношения к делу, и этого я говорить не буду. - А почему ты их напугал? Потому что ты пьешь? - Можно сказать и так, - пожал плечами Ремус, понимая, что придерживаться правды у него все-таки не получается. - Да, иногда. - Мама говорит, пьешь. Папа тоже пил. А потом начал бить ее и меня, - голос Джорджи зазвучал тоскливо. - Очень жаль, - Люпин не солгал. Ему было жаль Анны, жаль Джорджи... Северус говорил, что он пожалел бы любого неустроенного ребенка, любую несчастливую женщину. Любую? Тонкс, например. Старшую. Да, и ее. Вот дурень... Честное слово, самому на себя смешно смотреть! Ремус досадливо нахмурился. Однако Джорджи этого не заметил. Он уже перестал унывать. - А ты совсем-совсем не хочешь быть моим папой? - поинтересовался он. - Я не могу, Джорджи, - Ремус почувствовал, что готов извиняться. Он был бы рад сказать мальчику, что будет, что не оставит его. Но одно он знал совершенно точно: что не может стать ему отчимом. Ни при каких обстоятельствах. - Мама говорит, - объявил Джорджи, - что ты голубой. - Мама тебе это сказала? - переспросил Люпин пораженно. - Не мне - Джесси, своей подруге. А я слышал. Это когда кто-то целуется с мужчинами. - Так называют только мужчин, которые... в общем, женщин, которые целуются с мужчинами, так не называют, - пробормотал Ремус. - Ага. Но ты же не такой, - попытка перевести разговор в теоретическое русло не увенчалась успехом. Джорджи не отвлекся от темы. - Я? Я не... Относится ли он к тем, кто... целуется и даже... Он, собственно, толком не мог сказать - никогда не проверял. Ему было достаточно того, что Север - это Север, а больше таких на свете не было. Ни среди мужчин, ни среди женщин. - Не знаю, как тебе ответить. - Фу, - Джорджи скорчил рожу, словно разжевал лимон. - Целоваться противно. Особенно с мужчинами. - Нет, это... Я не слишком хорошо лгу. Я не смог бы обмануть даже самого себя, повторил себе Ремус. - Послушай... Вот Гип хороший? - Да, - кивнул мальчик. - Очень? - Ага. - И ты мог бы его поцеловать? - Ага. А мама ругается, если я его целую, - признался Джорджи. - Говорит, он грязный. - Так и есть, Джорджи. Он же где попало лазает. - Ну и что! Он хороший! - Ох... Как все коты? - Нет! Гип лучше всех! Он со мной играет, и он умеет ловить крыс, и... И он красивый! Может быть, Гиперион когда-то и отвечал этому описанию, но Ремус застал уже только вечно взъерошенного котяру в клочковатой шубе, и этот котяра на его памяти не поймал ни единой крысы или даже мыши. - Ну... пусть так. В общем, я понимаю... когда видишь кого-то очень хорошего, очень-очень хорошего - тебе все равно, где он бывает, чистый ли он и даже кто он, да? Потому что он лучше всех. Не просто хороший, а лучше всех. - Угу, - удовлетворенно подтвердил Джорджи. - Ну, тогда и ты поймешь. Потому что такие и люди бывают. И тогда... не противно. Даже поцеловать. Правда. - А, - мальчик выглядел озадаченным. Ремус не был убежден, что сумел объяснить ему то, чего и сам недопонимал. - А... как его зовут? А где он живет? Он приходил сюда? - Н-нет, - Ремус понизил голос. Он почувствовал, что вдруг обессилел - как человек, едва прошедший через болото. - . Он тут не был, и ты его не знаешь... Но он даже лучше Гипа. Честное слово. - Он же не кот! - засмеялся Джорджи. Это еще вопрос, подумал Люпин. Это еще вопрос, не кот ли! Кто еще может ранить так неожиданно... И неясно даже, хорошо ли я его знаю. Так почему же я уверен, что он - лучше всех? А я все еще уверен. И я не могу думать о нем в прошедшем времени. Я еще не умею.
Только сказки: Глава 8 Триста золотых за вечер - не слишком много для того, кому безразлично, сколько таких вечеров ему осталось. Не слишком много, сказал себе Снейп, ставя на кон еще десять галенов - и тотчас их теряя. На сумасшедшего старика в "Мятном гиппогрифе" глазели с откровенным любопытством. Появился он в игорном доме пару часов назад; одет был бедно, но представил солидные рекомендации и, похоже, золота при себе имел немало. Играл он, во всяком случае, с размахом. Понемногу вокруг стола, за который уселся этот старик, собралась добрая половина посетителей клуба. А он все проигрывал - и с каким-то неживым усердием продолжал делать ставки, не уменьшая и не увеличивая их. - Восемнадцать! - выкрикнул крупье и принялся сгребать лопаточкой выигрыш. - А он даже не смотрит, - шепнул один из маячивших за спинами игроков официант другому. Снейп, уже несколько минут созерцавший зеленое сукно стола, прекрасно слышал эти слова, но и после них не поднял головы. Только пожал плечами. Восемнадцать! Мог бы и угадать. Восемнадцать сейчас Поттеру, а Поттеру вечно везет. Пора бы уже привыкнуть к этому... как и к тому, что теперь, после низвержения Волдеморта, этот отсвет удачливости лежит на всем, что хоть как-то напоминает о мальчишке. Теперь, должно быть, весь мир будет под него подстраиваться... Да только не Поттер был для Снейпа живым обещанием гибели Лорда. Доказательство неизбежности поражения Тьмы Северус получил задолго до встречи с мальчишкой, и этим доказательством для него стал Люпин. Снейп не придавал большого значения пророчеству Сибиллы - Трелони чаще всего ошибалась, и стоило ли верить этим ее словам, особенно туманным? Но как было не уверовать в низвержение Лорда, если тот, кто был обречен служить Тьме, тот, в ком она по вине Фенрира срослась с человеческой сущностью, мог противостоять ей и раз за разом, из года в год, выходить из этой схватки победителем? Если оборотень, темное создание, мог это - возможно ли было, чтобы магический мир, отнюдь не состоявший целиком из одних только слуг Лорда, не сумел с этим господином справиться? Логика подсказывала, что такого никак не могло быть. Может быть, еще и за это Северус так любил логику. В глубине души он понимал, что Люпин был, возможно, единственным в своем роде оборотнем, - но это исключение было вдохновляющим. А кроме того, Ремус был и просто единственным в своем роде. Но это Лорда уже не касалось, и Мерлин свидетель, Северус дорого заплатил за то, чтобы тот так ничего и не узнал! - Делайте ставки, господа, делайте ставки! - речитатив крупье отвлек Снейпа от размышлений. Пора было выбирать число. Видимо, сейчас выпадет дата рождения Поттера, усмехнулся одними губами Северус - и подвинул стопку монет на зеро. - Ставки сделаны! - провозгласил крупье. Игроки и зрители затаили дыхание, и в наступившей тишине послышался голос старого неудачника: - Красного, пожалуйста. Официанты переглянулись - и один кинулся к бару. Снейп снова усмехнулся: "Мятный гиппогриф" был заведением солидным во всех отношениях, и как бы ни хотелось обслуге посмотреть на игру, своего дела она не забывала. Конечно, попасть в клуб было непросто, - его счастье, что он заранее озаботился получением рекомендаций! - зато можно здесь было рассчитывать на комфорт и покой. Освещение в залах было неярким, кресла - удобными; охрана во всех случаях оставалась на высоте, официанты были расторопны; всюду играла тихая музыка и за всеми столами подавали напитки за счет заведения. Подавали даже спиртное - в качестве компенсации за моральный ущерб, который мог нанести волшебникам строжайший запрет на использование магии. Ибо, разумеется, с ее использованием азартные игры, да и само существование "Мятного гиппогрифа" теряло всякий смысл. Не будь в клубе введен подобный запрет, любая игра тотчас превратилась бы в магическую дуэль, результатом которой в самом лучшем случае стали бы огромные штрафы за применение магии в маггловском городе и в особенности - за несанкционированное использование редких заклинаний. Словом, владельцы клуба мигом разорились бы, а многие его посетители сделались бы завсегдатаями уже иного, менее развлекательного заведения - больницы Святого Мунго. А потому на входе в клуб волшебники оставляли свои палочки, и все же во всех залах "Гиппогрифа" действовало постоянно подновляемое "Фините инкатетум". Залов в клубе было три. В Белом, ближайшем ко входу, стены были покрашены в сливочный цвет, а мебель, включая барную стойку и столы для рулетки, была цвета слоновой кости. Зеленый зал расцветкой и рисунком на обоях напоминал о камне змеевике. Вход в этот зал был по другую сторону прихожей, напротив дверей в Белый зал. А в самой глубине холла была еще одна дверь - двойная, она вела в зал, называвшийся Мятным. В Мятном зелень сочеталась с серебром (поговаривали, что основатель клуба учился в Слизерине); здесь стены были не окрашены и не оклеены обоями, а обтянуты тканью; здесь стояли самые покойные кресла; здесь работали самые импозантные крупье и самые вышколенные официанты. Посетители "Гиппогрифа" распределялись так: в Белом играли новички или те члены клуба, которые не могли себе позволить больших трат; в Зеленом собирались игроки покрупнее; наконец, в Мятном обретались старожилы, почетные гости и те, кто готов был не моргнув глазом спустить целое состояние. Снейп играл в Мятном; и если сперва постоянные посетители поражались наглости старикашки, то теперь следили за ним с изумлением, в котором уже не осталось и тени злорадства: не каждый из них мог припомнить случаи столь крупного невезения. Удача действительно отвернулась от Снейпа; впрочем, к такому выводу он пришел еще до того, как отправился в клуб. Глупо было считать удачей собственное спасение, потому что разве была ему нужна его собственная жизнь? Зачем она? Чтобы мучиться от слабости? Ощущать тошноту при виде газеты с некрологами? Пожалуй, ради этого не стоило и убивать МакМерфи... Нет, все же стоило, решил Северус. МакМерфи, по его мнению, следовало умереть - и дело было не в том, что эта смерть для самого Снейпа означала спасение. Дело не во мне, сказал себе Снейп, и я ведь не виноват в том, что его гибель помогла мне! Я же и после этого мог погибнуть; я и сам не знаю, как сумел выкарабкаться... Однако стоило ли ему вообще спасаться? Теперь и затея с коллекцией адаптированных заклинаний представлялась дурацкой; глупо было читать газеты, еще глупее - отправляться на кладбище... глупо было приходить и сюда - а впрочем, в "Гиппогрифа" он и шел не за выигрышем. А так... то ли еще раз убедиться в том, что в споре со старухой он в самом деле проиграл... Как будто бы в этом еще оставались сомнения! ... то ли просто в поисках какого-то занятия - достаточно простого, но чем-то увлекательного. Только увлеченность ему не давалась. Что я здесь делаю, спросил себя Северус, что делаю я в доме, где взрослые люди думают, будто играют в гляделки с судьбой? Она не замечает их, она знать их не знает - а они убеждают себя в ее грядущей благосклонности и подсчитывают вымышленные шансы на успех. Что я делаю здесь, где все происходит только в воображении? Не знаю, слишком много я видел на свете или слишком мало, но я уже не в силах представить себе ничего кроме того, что существует в действительности. Моя фантазия иссякла, а рассудок пострадал недостаточно серьезно для того, чтобы я мог поверить в неочевидное. А главное - я уже не испытываю желания тешиться грезами. Завидую ли я тем, кто еще способен на это? Да, завидую. Впрочем, и это все пустое... Он с неприязнью покосился на поднесенный официантом бокал. Здешние вина хвалили, но стоило ли ему пить? Справедливо или нет, но Снейпу представлялось, что при той степени разочарования, которую он ощущал ныне, на него не подействуют никакие средства, дарующие забвение. Что же касается жажды, то ее не испытывал. Только что сделанный заказ теперь представлялся ему тем, чем и был - еще один поступком, лишенным всякого смысла. Желая разубедить себя в этом, Северус все-таки сделал несколько глотков, но вкуса не ощутил. Когда он поднялся, гул голосов вокруг стих - но стоило ему добраться до дверей, как в зале сделалось шумно. Его игру обсуждали. Снейп выругал бы себя за неосторожность, если бы ему не было все равно. Остерегаться было столь же бессмысленно, сколь и заказывать вино. И надеяться на удачу. И полагаться на сны. И просто жить. Вообще все было бессмысленно. Несколько дней до похода в клуб он пролежал в постели. После поездки на кладбище Снейпа трепала лихорадка. Болезнь, вызванная ядом, вернулась - из-за того, что он слишком рано решился выйти из дома, твердил он, из-за неуместной поспешности. Это его не тревожило. В сущности, напоминал он себе, дела его не так уж и плохи: у него есть увлечение, обещающее замечательные открытия, каковые доставляли ему немало радости; у него есть средства и нет практически серьезных проблем, не считая скуки и состояния здоровья. Но от скуки, полагал он, поможет игра; а нездоровье было временным и не представляло собой серьезной опасности. А что было непоправимо и в самом деле опасно - так это сознание того, что здоровье ли, нездоровье, богатство или бедность, новые находки в коллекцию или полное их отсутствие - не имели никакого значения. Но он поклялся себе, что не станет прислушиваться к этой мысли, потому что такие размышления убивают всего вернее. И поскольку Северус всегда выполнял свои обещания, мало-помалу болезнь снова отступила. Тогда-то он и отправился в "Гиппогриф" - ближайшее из нескольких известных ему заведений подобного сорта. Теперь, на выходе из клуба, он стоял, удивляясь почерневшему небу. По небу летели рваные серо-синие клочья облаков, но внизу еще царило безветрие. День ускользнул незаметно, как Снейп и желал. Ночь не несла облегчения, но и не пугала - ночь он намеревался проспать. А на следующий день пойти, скажем, в "Омут гриндилоу" или "Пещеру золотой хвостороги" - и, разумеется, снова проиграть. Снейп в задумчивости похлопал себя по карманам: куда он сунул остатки золота? И тон звяканью прозвучал за его спиной ломкий голосок: - Сэр! Не желаете развлечься? Мальчишка-привратник, воровато оглянувшись, выскользнул из дверей "Гиппогрифа" и нагнал уходящего игрока. - Что такое? - буркнул Снейп. - Сэр, - снова оглядевшись и понижая голос, заговорил мальчишка, - быть может, вы не против магглов, если ходите в наш клуб? - Ну? - Тогда, сэр, я мог бы предложить вам кое-что любопытное - заторопился тот, - сеанс настоящей маггловской "магии"! Тут поблизости живет одна... К ней ходят многие наши посетители - из тех, кто много проигрывает. Она обещает им снять с них порчу. - Вот как? И что это значит? - Даже не знаю, сэр! Вроде бы с ними ничего не происходит. Магических способностей у нее нет, - мальчишка неуверенно хихикнул, - но вы не представляете, как интересно за ней наблюдать! Невольно и Снейп усмехнулся. В самом деле, отчего бы не пойти к этой маггле? Волшебнику обращаться за помощью к шарлатану - в этом было нечто поистине примечательное, какое-то искрящееся безумие, одолевающее эту мучительную бессмысленность мира. - Веди, - кивнул он. - Только не спеши - мне трудно будет угнаться за тобой. Дом "чародейки" оказался в трех кварталах от клуба, за незримой границей магического анклава. Мальчишка, получив монетку, убежал, и Северус остался один. "Мадам Ленорманн, колдунья в десятом поколении" - прочел он на табличке у двери и нажал кнопку звонка. Некоторое время ничего не происходило; затем послышались шаркающие шаги и дверь медленно отворилась. Она была очень стара, женщина, открывшая дверь - седая, с пергаментной кожей и поблекшими голубыми глазами. Высокая, почти с него ростом, она стояла, сложив искореженные артритом руки на животе. Ей было... ей было за восемьдесят, а то и под девяносто, решил Снейп - и как-то вовсе не удивился, услыхав: - Что вам нужно, молодой человек? - Мадам Ленорманн? - спросил он, уже понимая, что она выглядит слишком британкой для такой фамилии, и стыдясь нелепости своего вопроса. - Мадам у себя, - обронила старуха, придирчиво осмотрев его. - Проходите. И Северус перешагнул порог, чувствуя себя смущенным - и, несмотря на седину и слабость, постыдно юным - мальчишкой, глупо вырядившимся в старика. Старуха указала ему, куда идти, но не пошла следом, и в сумраке дома он мало-помалу опомнился и с облегчением ощутил, что собственная юность, тяжкий груз, сброшена с плеч безвозратно. Коридор вывел его к комнате, в которой мадам Ленорманн принимала клиентов. Комната эта представляла собою гибрид спальни или склепа: стены и даже потолок были задрапированы черным бархатом, окон не было, а дверь - тоже черная - плотно закрывалась. Дышать в комнате было нечем. На полу лежал черный же ковер; на черном столе, что располагался у дальней стены напротив входа, красовался большой стеклянный шар; перед столом стоял черный стул, а чуть поодаль, на низкой черной кушетке полулежала сама мадам Ленорманн. В высоком подсвечнике у кушетки горели шесть свечей - разумеется, черных. При их свете Северус с любопытством разглядывал хозяйку дома. Мадам оказалась женщиной лет сорока пяти. Просторный черный балахон, по замыслу его обладательницы, должен был скрадывать ее пышные формы и придавать ее облику нечто таинственное и даже возвышенное, однако не вполне справлялся с возложенными на него обязанностями. Волосы мадам, расчесанные по плечам, также были черны - и все же Снейпу почудилось, что этот их цвет не был природным. Плавным жестом мадам указана на стул и отвернулась от посетителя, уставившись в стеклянный шар. Северус сел. Мадам со своей кушетки продолжала созерцать стекло. Пауза затягивалось. - Мадам, - вкрадчиво проговорил он, решив, наконец, перейти к делу. - О, молчите! - воскликнула "гадалка", перебивая его. - Молчите, я и так вижу, зачем вы пришли! - и она зачем-то закрыла себе глаза рукой. Тут Снейп понял, что мальчишка-привратник во всем ошибся: наблюдать за мадам, в отличие от ее служанки или домоправительницы, было вовсе неинтересно. Все эти ужимки, возвышения голоса, заламывание рук и закатывание глаз он уже видел не раз в исполнении Сибиллы - и подозревал, что Трелони была одарена Мерлином не более щедро, чем эта маггла. Всего-то и было разницы, что из мадам Ленорманн могло получиться три таких щуплых особы, как Сибилла. А мадам с придыханием, пытаясь сделать свой голос как можно более низким (черным, подумал Снейп), произнесла: - Теперь смотрите в шар и молчите! Сейчас я вызову духа и вы увидите свое будущее. Снейп послушно уставился в шар, но в стекле не было ничего, кроме отражения пламени свечей. Эти шесть трепещущих точек не спешили открыть ему будущее, и спустя несколько минут Северус, устав ждать, пожелал увидеть хоть какую-нибудь картинку. Сгодилась бы даже иллюзия. Не извлекая палочки, неуместной в этом районе города, он потянулся к отражению огоньков своей волей - и вдруг ощутил, как что-то двинулось от него к шару, словно бы он разволплотился или его волшебство обрело собственную волю и решило покинуть его. Более удивленный, чем напуганный, он мысленно отпрянул назад, но истечение магии продолжалось, словно вскрылась гигантская волшебная рана, и вокруг стекла стало собираться чуть заметное, почти бесцветное облачко. Оно вытягивалось, утоньшалось - и вот уже над шаром маячит едва видимая человеческая фигура. Она мерцала слабым серебристым светом - словно сущность, созданная вместо патронуса тем, кто еще не освоил этого искусства или же оказался не в силах отыскать ни единого действительно счастливого воспоминания. И все же это нечто отличалось от Защитника, хотя как будто было и родственно ему. Северус попытался призвать свое творение к себе, но фигура не приближалась - только блеск стал сильнее. - Вы видите! - вскрикнула вдруг мадам Ленорманн, и в голосе ее Снейпу почудился настоящий ужас. - Зло проникло к нам! Мы должны прервать сеанс! Она зажмурилась, и Северус с запозданием сообразил, что, по всей видимости, зачатки способностей у нее были - иначе бы как ей удавалось так успешно дурачить людей! - а также что эта странная сущность могла быть была заметна даже для малоодаренных. - Я ничего не вижу, - заверил он женщину. - Оо, неважно! - стонала мадам. - Я знаю, оно здесь! Не смотрите больше в шар, не то умрете! Она прижала руки к объемистой груди и обратила к Северусу перепуганное лицо. Он неохотно отвел взгляд от шара и устремился мыслью к окружающим пустякам. По всем правилам созданной им сущности полагалось рассеяться. Но она вдруг взмыла к потолку и медленно и торжественно двинулась сквозь него. Северус почувствовал, как она идет сквозь дом, как человек сквозь туман; как поднимается над крышей - и был совершенно уверен, что и там она не рассеялась. Убедившись, что в комнате не осталось никого, кроме ее самой и ее клиента, мадам перевела дух. Северусу же самому после исчезновения человека-облака стало как-то мучительно пусто. Забавно было бы, подумал он, борясь с тревогой, если бы я сейчас и впрямь лишился магии. Но что же все-таки тут произошло? Пожалуй, это действительно походило на смерть. Или на чье-то рождение.
Только сказки: Интермедия 4 Выследить Регулуса оказалось проще, чем Сириус предполагал. Не оправдались и его опасения, что маменькин любимчик станет держаться их старших родственничков. Сириус убедился, что Рег любому обществу предпочитал одиночество - по крайней мере в то время, когда за ним следили. Нельзя сказать, чтобы это расстроило Сириуса; и уж конечно, он понимал, что таковым обстоятельством следовало воспользоваться, однако приближаться к младшему он не спешил. Было что-то в лице Регулуса, в его манере говорить, во всей его повадке - что-то если не отталкивающее, то по крайней мере отбивающее желание подойти, и это нечто ощущалось Сириусом очень остро, когда он сбрасывал песью шкуру. Из-за незримой для обитателей здешнего мира стены он наблюдал за братом: как тот ходит, молчит, перебрасывается фразами со встречными, сидит под буком на опушке леска, лежит в траве, уставясь в небо... И всякий раз Сириус ловил себя на том, что стискивает зубы, чтобы не выругаться вслух. Что за мерзость! Ругаться, разумеется, было можно - Рег ничего бы не услышал. Но Сириус справедливо заключил, что начинать разговор с братом с ссоры было бы нежелательно, а потому имело смысл научиться держать себя в руках. Пока это у него не получалось: при виде брата Сириус почти мгновенно закипал от злости. Стоило младшему Блэку оглянуться, отбросить со лба волосы, поднять с земли заинтересовавшую его ветку, опустить руку в ручей - как на лице у следящего за ним старшего проступала гримаса отвращения. Все это было омерзительно, манерно и насквозь фальшиво! Особенно это ветка - ах, как романтично смотрится бледный юноша с зеленой веткой в руке! Аж скулы сводит... Сириусу даже стало казаться, что дражайшая Белла - и та раздражала бы его меньше. Для проверки этой любопытной теории он попытался отыскать кузину, однако установить истину не удалось: то ли Белла не желала его видеть, то ли сам он на деле не жаждал этой встречи - а только дороги к ней он не нашел. Можно было, конечно, уснуть и поискать кузину во сне - то гнусное место с решетками всегда было к его услугам, - но снова окунаться в кошмар с зоосадом ради сомнительного удовольствия посмотреть на эту чокнутую ему не хотелось. Хотя, конечно, увидеть ее в клетке было бы неплохо... Да только что ему в этом теперь? По ту сторону Завесы такое зрелище порадовало бы его сердце, а по эту - зачем оно? Кто его знает, правду ли он видит в здешних снах. А коли так - то и зачем ему смотреть на Беллу в вольере? Он и без сна в любой момент готов вообразить себе эту картину! Словом, смелое его предположение осталось без подтверждений, да и зачем они были нужны Сириусу там, где никто, включая его самого, не мог бы уличить его в ошибке? Самым же странным оказалось вот что: Бродягу Рег ничуть не раздражал. Выяснилось это так: наскучив созерцанием и пустой злостью, которую он даже не мог излить, Сириус перекинулся в пса. Проделал он это без ясной цели: то ли хотел вернуться в мир, который все-таки более походил на привычный, чем окружавший его серый первозданный хаос; то ли в душе его незаметным образом пробудилось желания хотя бы тяпнуть братца за ногу. В общем, не задумываясь над побудительными мотивами, Сириус превратился. Барьер, не пропускавший его к человеку, тут же исчез - точно так же, это было как в случае с Поттерами. Прячась и осторожничая, Бродяга подобрался ближе и осторожно выглянул из-за куста. Рег сидел, прислонившись к большому буку, и ветка в его руках была просто веткой, лишенной омерзительного символизма; а возможно, она предназначалась для игры - не исключено даже, что для игры с совершенно незнакомым псом! Во всяком случае, Бродяга ощутил, что ничто не помешает ему приблизиться к сидящему и заявить свои права эту прекрасную и удобную в переноске вещь. Он так и поступил. При виде огромного черного пса, настойчиво требующего внимания, человек удивился, но совершенно не испугался. Это потому, мстительно напомнил себе Сириус - напомнил, чтобы не слишком обольщаться на счет братца и не радоваться попусту, - это потому, что Рег хорошо знает: здесь ему уже ничто не грозит. К тому же ему совсем нечего делать, вот он и готов играть с любым псом! Справедливости ради следовало признать, что Сириус никогда не проверял, как его брат повел бы себя в подобном случае, пока тот еще был жив. Однако справедливости Сириусу не хотелось - хотелось убедиться в том, что младший нехорош, что дела с ним иметь не следует и что толку от него быть не может. Это, правда, осложнило бы поиски выхода из серой ловушки - но зато такой вывод пролился бы бальзамом на сердце Сириуса, которое при виде Регулуса отчего-то отчаянно страдало. Бродягу же все это не беспокоило: он махал хвостом, выпрашивая у человека игрушку, и весело скалил страшенные желтоватые зубы. - Ничего себе улыбочка, - пробормотал Регулус вполголоса и поежился. Бродяга, оскорбившись, осклабился уже нарочно, вовсе пугающим образом, но тут человек и сам улыбнулся. - Извини, не хотел тебя обидеть. Ты ведь не обычный пес? Бродяга склонил голову набок, прислушиваясь. Голос Регулуса звучал вполне доброжелательно и даже, пожалуй, дружелюбно. И глаз он не отводил. - Я имею в виду: таких больших собак не бывает. И в глаза они обычно не смотрят. Ты не анимаг? Пес помотал головой. Рег хихикнул. - Совсем-совсем? Бродяга отвел глаза и зевнул, а потом со скучающим видом уставился на соседний куст. - Ну, нет так нет, - легко согласился младший Блэк, - не будем больше об этом, если не хочешь. Я готов считать тебя обычным - если желаешь, даже самым обычным из всех псов на свете. Но только что тогда мы будем делать? Сторожить тут нечего, защищать не от кого... Хочешь, поиграем? И прежде чем Сириус успел спохватиться, Бродяга уже бешено замахал хвостом, выражая восторг. Ну и очень хорошо, думал Сириус, несясь во весь опор за брошенной братом веткой, очень хорошо вышло! Пусть привыкнет к мысли, что я настоящий пес. Я же настоящий! Смотри, Рег, как я лечу за игрушкой! Смотри, как умею носить поноску! Слушай, как я рычу, когда делаю вид, будто не собираюсь ее тебе отдавать! Ну, ладно, сейчас отдам, так и быть. И потом отдам - ты, главное, давай бросай! Еще бросай! Еще! А теперь снова! А теперь... Что, надоело сидеть? А мне нравится бегать! Бросай давай! Да, буду лаять, пока не бросишь! Да, буду громко лаять! Что? А ты бросай - и не буду! Как? Наперегонки? Кто - я не догоню? Да я тебе пять минут форы дам - и все равно догоню! Врешь, не убежишь! Стой! Стой!!! Не смей смеяться! Ааа, в сторону кидаться? Жульничаешь! Да, да! Ууу, жууулик... ну, все - попался!!! Взвыв в демонстративном возмущении, пес прыгнул - и оба Блэка покатились по траве кубарем, как некогда по ковру детской. Драки, правда, не вышло: Рег, хотя и ткнул сперва Бродягу в бок весьма чувствительно, вскоре обессилел от хохота, когда тот, ухватив его зубами за ворот рубашки, принялся трясти, ворча и одновременно виляя хвостом. - Уйди, - стонал Регулус, всхлипывая от смеха, - пошел! Хватит, меня сейчас укачает! Как там... Брось! Плюнь... О! Фу! Слышишь, фу! Бродяга выплюнул ворот рубашки, на миг придав своей морде выражение крайнего отвращения - и, ухмыляясь, улегся на траву. Мол, гадость ты, конечно, страшная, но я тебя поймал - и теперь не отвертишься, будем играть дальше! - Уффф, - Рег, отдышавшись, повернулся на бок и с улыбкой уставился на пса. - Здорово! Уж и не помню, когда в последний раз так веселился... Да лет двадцать пять-тридцать назад, наскоро подсчитал Сириус. Или это для него прошло почти тридцать лет - а для его брата, погибшего совсем молодым, время давно остановилось? Он поднял глаза на младшего. Рег все смотрел на Бродягу, безмятежно улыбаясь, - и внезапно Сириус почувствовал себя обделенным и понял, наконец, почему брат так раздражал его, когда он видел младшего человеческими глазами. Все шло прекрасно сейчас, когда Сириус был псом и по-песьи подлаживался под Рега. Так же прекрасно все было в их детстве, пока Регулус был во всем с Сириусом заодно и следовал за ним - весь мир мог быть против них, но они стояли друг за друга и плевать хотели на мир. Сириус уж во всяком случае плевать хотел! Но все разладилось, когда Рег выбрал собственный путь, оставив старшего одного. Именно так Блэк воспринимал происшедшее - как уход, отказ младшего от него, Сириуса, и от всего, что было их прежней жизнью, главной ее частью. Как предательство. - Знаешь, - снова заговорил Регулус, и голос его стал неожиданно серьезным, - мне давно не было так легко на душе, как сейчас. Может быть, с самых первых курсов Хогвартса... Ты не против, если я с тобой поговорю? Просто расскажу кое-что, о чем ни с кем не разговаривал. Может быть, сейчас получится рассказать. Бродяга неопределенно дернул хвостом. - Я попробую, - решился Рег. Сириус навострил уши. Про Волдеморта будет говорить, предположил он - безо всякой, впрочем, злости на этот раз. Ну, что ж, послушаем про Волдеморта... Но Регулус начал с другого. - У меня был брат, - объявил он, уставившись вдаль, - родной. И у нас была очень честолюбивая мать. Он был старше меня на несколько лет. Ты знаешь, что такое старший брат? Это тот, кто первым придет разбудить тебя и утешить, если ты закричишь или заплачешь во сне. Первым - раньше всех домовиков и нянек... Тот, кто посмеется над тобой, но заглянет в старый шкаф, куда ты и носа сунуть не смеешь, веря, что там тебя подстерегает гриндилоу. Это старший брат тайком от родителей даст тебе покататься на его метле. Это он отрабатывает заживляющие заклинания на твоих коленках. Это он учит тебя врать и говорить правду. Он - тот, кому ты веришь и на кого рассчитываешь. Тот, кто втягивает тебя в приключения, порой опасные, но чаще всего выходит сухим из воды и тебя вытаскивает из этих опасностей. Тот, кто каждый день вынуждает тебя прыгать выше твоей собственной головы, чтобы угнаться за ним. Тот, кто заставляет тебя расти быстрее. Он - тот, кому уже можно все то, чего тебе еще нельзя. Тот, чьим друзьям ты завидуешь: им он никогда не скажет "ты еще не дорос идти с нами". Тот, на кого ты хочешь быть похожим; хочешь быть непохожим; хочешь обойти во всем - чтобы он, наконец, просто признал тебя равным себе. Он особенный, он говорит и думает не как все - он и есть не такой, как все. И вот он уезжает учиться; теперь ты почти не видишь его, но он еще пишет домой. Из писем ты узнаешь, что в школе него появились друзья - конечно, как же им не появиться? - а затем и что их связывает какая-то общая тайна, нечто свое, только им ведомое. Тем временем мать, убедившись, что с ним ей не сладить, спохватывается: у нее ведь остался еще один ребенок! И затевает усиленно воспитывать тебя. К несчастью для тебя, она не давит на тебя откровенно. Но ты постоянно слышишь ее вздохи: старший не оправдал ее надежд, оказался пустоцветом; какое же утешение для материнского сердца, что у нее есть ты, какое утешение! Она говорит с тобой о будущем - блестящем будущем, твоем собственном блестящем будущем, которое к тому же принесет блеск и славу всему вашему славному роду. Она говорит об это постоянно, искренне, увлеченно - убежденность в собственной правоте живет в ее сердце, и ты принимаешь на веру ее мнение о том, что в этом мире действительно важно: все эти блеск и слава знатного рода, достойное положение, почетное служение. Она говорит так - и ты ей веришь. И когда наступает твой черед ехать в школу, ты попадаешь на тот же факультет, где учились твои родители - тот самый, который жестоко враждует с факультетом, принявшим твоего брата. Ты не знаешь, как к этому отнестись: брат есть брат, и против него ты не пойдешь; но честолюбцев вокруг тебя полно, и духом честолюбия пронизано все вокруг. И время идет - а с ним постепенно в твоем сердце крепнет убеждение, что они смотрят на жизнь правильно. Время идет - и ты растешь; идет - и ты начинаешь думать, что уже достаточно взрослый для того, чтобы жить своим умом. Может быть, ты ошибаешься - но ты еще не знаешь об этом, точно так же, как не знаешь, есть ли у тебя дар к полетам на метле, пока не попробуешь. Наконец, приходит день, когда ты видишь, что твой брат стал далек от тебя - не только потому, что вы учитесь на разных факультетах; не только потому, что у вас разные друзья; но просто потому, что вы хотите совсем разного. У вас больше нет общей цели, и когда ты даешь брату понять это, он выходит из себя. Ты думаешь, что гнев его скоро пройдет; что вы многажды ссорились - и всякий раз потом мирились; что отказаться от того, что представляется тебе правильным, будет все равно что изменить самому себе, и от такого уже не отмоешься, это будет похуже его гнева... Но время идет - а он не желает с тобой знаться; время идет - и ты начинаешь видеть подоплеку некоторых окружающих тебя вещей и событий, и она тебе совсем не нравится; время идет - и ты догадываешься, что не все твои убеждения останутся при тебе навечно, кое-что заслуживает и пересмотра. А когда это "кое-что" оказывается тем самым главным, что ты для себя наметил, - ты обнаруживаешь себя на краю пропасти. И, если ты еще сохранил остатки честности и представления о долге, ты обязан в нее шагнуть. Но только у тебя больше нет старшего брата, который помог бы тебе выкарабкаться, а разные уловки тебе претят - да и просто не хватает умения всегда и всюду делать вид, будто веришь в прежнее. И в конце концов твои недавние друзья понимают, что ты только притворяешься и что напрасно они доверяли тебе некоторые тайны. И ты погибаешь. Рег помолчал немного. Бродяга не шевелился. - Не скажу, что мне не было жаль себя - еще как было, особенно накануне гибели, да и первое время после... Но среди прочего меня мучило то, что я так и не успел ничего исправить в отношениях с братом. И если тут мало-помалу исцеляешься от разочарования и начинаешь вместо боли ощущать почти зуд, как от заживающей раны, то эта заноза все-таки осталась и до сих пор не дает мне покоя. Я не раз думал, могло ли все сложиться иначе. Может быть, если бы наше время было более спокойным... Голос Регулуса стих. Пес поднял голову. Врешь ты все, Рег... Ну, или не все. Или не врешь даже... но все равно как-то это... не вызывает доверия. А про время... если бы наше время было более спокойным, ты был бы жив. Уж не знаю, как бы мы мирились... Никак, может быть! Впрочем, возможно, ты и прав - может быть, мы бы тогда и не расставались. - Совсем я тебя заговорил? - с преувеличенной бодростью произнес человек, отводя глаза. - Извини, не удержался. Это все потому, что сегодня день какой-то хороший - я-то думал, мне так легко уже и не будет. Хочешь, еще поиграем? Бродяга потянулся и сел. Потом помотал головой. Оглянулся на лесок, от которого они уже изрядно удалились. Задержал на нем взгляд. Встречаться глазами с младшим Сириусу тоже пока не хотелось. - Тебе надо идти? Пес кивнул - куда-то вбок от смущения. - Ну... тогда иди. Спасибо за компанию! Бродяга вскочил - он точно так же, как и Сириус-человек, не любил долгих прощаний. Отбежав на несколько шагов, он обернулся. Рег сидел в траве и смотрел прямо на него. Ладно, может ты и не врешь. Не куксись, Рег, я еще вернусь, пообещал Сириус. Пес замахал хвостом и залаял.
kos: Только сказки Ой, что-то я обновление прозевала. Спасибо! Про Регулуса замечательно. Хорошо, что Сириус его нашел. Ему нужно было все это услышать, обязательно. Но когда же Снейп и Люпин встретятся?!
Samira: Только сказки Поддерживаю kos! Когда же?
Только сказки: kos Благодарю за отзыв.:) kos Samira Ну, по их счету - довольно скоро. И не один раз.:)
Gloria Griffindor: Какая чудесная сказка! Очень нравится. Про братьев Блек - просто волшебно. И для меня очень актуально в реале :) Спасибо огромное, Только сказки
Только сказки: Gloria Griffindor Рада слышать:) Мне очень приятно, что вы меня читаете и комментируете.
Только сказки: Глава 9 - Реджинальд! - голос у Анны всегда звенит серебром, и если это она, то в серебряном колокольчике появилась трещина. Ремус явился за расчетом: близилось полнолуние, и он не был уверен, что нормально перенесет его. Если уж на то пошло, то он вообще не был уверен, что остается жив, и тем паче - что ему хватит суток, чтобы прийти в себя. В "Спящем Джоне" на отсутствие документов у грузчиков действительно смотрели сквозь пальцы, но сказаться больным он не мог: больные тут были не нужны. Так что Анна со своей нескрываемой неприязнью вынудила его лишь немного поторопиться с увольнением. И все же - она вынудила поспешить с этим, и он никак не ожидал, что она окликнет и подойдет. Но вот она рядом, и в лице ее есть что-то от смущения и недовольства разом: то ли сердится, что птичка ускользнула из когтей, то ли жалеет, что выжила его. Но Анна заговорила не об этом. - Джорджи заболел, - объявила она, отводя глаза, - и сидит дома. В больницу его решили не класть. За ним присматривает Джессика, - Джессика Лейделл, моя подруга, - но он все время капризничает... и плохо ест. Он просит, - тут тон ее сделался совершенно металлическим и почти столь же неприязненным, как если бы она все же решилась высказать Люпину в лицо свои худшие подозрения, - простит, чтобы ему принесли здешнего кота! Анна мазнула по нему взглядом, и Ремус понимающе кивнул: кот, конечно, грязен и скорее всего нездоров, но мальчик так любит с ним играть. - У него наверняка полно паразитов, а может быть, есть и лишай... - с тем же напором она объясняла, почему просьбу нельзя выполнить, но Ремусу вдруг почудилось в этом что-то фальшивое. - Лишая у этого кота точно нет, - отозвался он, - уж поверьте. Я хорошо знаю, как выглядит лишай у животных. Я помню, как все они выглядят, Анна, - выла в нем тварь, - белки, зайцы, лисы, даже мыши, когда здоровы и когда больны... как пахнет их кровь, что впитала в себя их шерсть... как горчит мясо зайца, умершего от страха на бегу, еще до того, как перегрызешь ему позвоночник. Заткнись, сказал волку Люпин. Прямо сейчас, не то пожалеешь. - Ну, может, и нет, - в серебряном голосе зазвучала неуверенность, - если вы так уверены... - Абсолютно точно нет, - заверил женщину Ремус - и поймал, наконец, ее взгляд. "Пожалуйста, разубеди меня, - просили ее глаза, - заставь меня поверить, что этого дурацкого кота можно взять домой. Мой сын почти не ест и не спит, и я так боюсь, понимаешь? Что мне делать!" Ремус застыл, пораженный. Все это виделось так отчетливо - и так не походило на всегдашнюю Анну, ее обычную манеру держаться, что, конечно, нельзя было не усомниться. Вероятно, он просто вообразил себе это; она, должно быть, не думала так; в конце концов, он же не легилемент, чтобы читать мысли окружающих - да и учиться этому никогда не учился; и неужели Се... неужели Север слышал именно так, слышал часто или почти всегда? Нет, должно быть, - ради его же блага понадеялся Люпин, - должно быть, даже лучшие легилементы слышат все не всегда. Впрочем, думать о его благе в любом случае уже поздно. Ну, пожалуйста, не надо об этом сейчас, взмолился Ремус, адресуясь уже к своей человеческой памяти. - Вообще-то Джорджи назначили антибиотики, и Джесси говорит, что вряд ли он может сейчас что-то подцепить от кота, - говорила меж тем Анна. - Но знаете, - добавила она с вызовом, голосом человека, выходящего на трамплин над бассейном, - он хочет, чтобы кота принесли вы! - Если я сумею его поймать, - Ремус растерян. Гиперион никогда не проявлял к нему ни малейшей симпатии. - Может быть, его можно подманить на что-нибудь? Кошачья мята, например, пригодилась бы... - А, это совсем просто, - махнула рукой Анна, и в голосе ее послышалось облегчение. - Я знаю, как его подманить. Никакая трава не нужна. Так вы отнесете его? - Если хотите. Только я не знаю дороги, - развел руками Ремус. - И он, конечно, кот будет искать случая убежать. - Вот вы это Джорджи и скажите, - отозвалась женщина. - А дорогу я объясню, и Джесси предупрежу. Она вам откроет. Ключом к сердцу Гипериона оказались маслины и, глядя на то, как сосредоточенно Анна открывает жестянку, как прислушивается, не спешит ли к ним кот, и как по-детски торжествующе улыбается, завидев подбегающего Гипа, Ремус с удивлением обнаружил, что, оказывается, миссис Веллингтон бывает удивительно похожей на своего ребенка - и, когда позволяет себе это, делается необыкновенно милой. А Анна, уделив коту кусочек маслины и бросив при этом несколько косвенных взглядов на своего несостоявшегося кавалера, его бледное, даже серое какое-то лицо с проступившими под глазами кругами, на подрагивающие руки, вновь пришла к выводу, что он все-таки сильно пьет, и в этом все дело - и успокоилась. Но все-таки позвонила домой, как только Люпин отбыл туда с котом. - Джесси, он ушел. Да, будет минут через пять. Вроде все нормально, но лучше все-таки не позволяй ему засиживаться. Джесси фыркнула в ответ, подтверждая, что на ласковый прием Люпин может не рассчитывать. Ремус, впрочем, и не задумывался о том, как его встретят: главной проблемой на тот момент являлась доставка кота. Схватить Гипериона и затолкать его в сумку оказалось не так уж сложно: в сумку кинули еще одну маслинку, следом втолкнули кота - и тот и опомниться не успел, как "молнию" на сумке застегнули, затем его временная тюрьма поднялась в воздух, а спустя некоторое время за границей окружившей Гипа темноты стало очень шумно. И вот тут-то Гиперион и взбесился. Он взревел и бросился рвать сумку. - Да что ж это такое, - бормотал себе под нос Люпин, благоразумно снявший сумку с плеча и державший ее в вытянутой руке, бормотал - и сам себя не слышал: из сумки несся вой или рев, и прохожие оборачивались в изумлении. - Что же мне так с котами-то везет! - Перестань, а? А то меня арестуют за жестокое обращение с животным! И ты не представляешь, как весело будет в полнолуние у них в участке... - чуть повысил голос Люпин. Гип не обратил на это никакого внимания. Идти, к счастью, пришлось недолго. Вскоре Ремус уже звонил в дверь бледно-желтого многоквартирного дома и сквозь леденящие кровь вопли кота убеждал недружелюбный женский голос, что в квартиру 28 он идет не просто так, а именно по поручению миссис Веллингтон. Собственно, догадаться о том, что Анна живет где-то поблизости можно было хотя бы потому, что она всегда немного опаздывала на работу. Но сейчас Ремусу было не до этого: кот не слушал его уговоров и бился за свободу с отвагой отчаяния. В лифте Люпин понял, что еще немного - и он оглохнет. К счастью, Гиперион, почувствовав, что тряска прекратилась, взял паузу. - Вот... кот здесь, - успел сообщить Ремус полной блондинке лет тридцати, поджидавшей его на площадке в дверях квартиры 28, прежде чем Гип осчастливил его новым воплем. Блондинка милостиво кивнула. - Пожалуйста, передайте Джоржи, что я желаю ему поскорее выздороветь, - это Ремус прокричал уже под аккомпанемент воплей кота. - И всего доброго! Однако столь поспешное исчезновение Анниного знакомого никак не сходилось с планами самой мисс Лейделл, и она не стала забирать у него сумку, но велела войти. - Мальчик все равно не спит, - объяснила она, когда кот, ощутив, что ловушка очутилась на твердой земле, снова умолк. - И он будет рад вас видеть. - Благодарю за приглашение, - ответил он вежливо, собираясь отказаться. В конце концов, еще недавно Анна была против того, чтобы они виделись. - Редж! Это ты? - этого голоска хватило, чтобы Ремус отбросил сомнения. - Редж! И Ремус произнес совсем не то, что намеревался: - Я тоже буду рад повидать его. А еще больше мне будет рад Гиперион, усмехнулся он про себя. И я буду не я, если он не отомстит мне за попрание своих прав, как только я открою "молнию"... Он разулся, подхватил сумку и шагнул в комнату. - Привет, Джорджи! Я принес кота, как ты просил. Только давай сперва закроем дверь, а то он убежит. - Привет! - мальчик улыбался, но выглядел не столько обрадованным, сколько удивленным, и Люпин сообразил, что радости у Джоржи не получалось, потому что ему было совсем нехорошо. - А я вот болею. И он кивнул на стул у своей постели, на который добросовестная Джесси выставила стакан с водой и коробочки с лекарствами. - Ты обязательно поправишься, - заверил его Ремус, закрывая дверь в прихожую и опуская сумку с котом на пол. Гиперион отчего-то все это время молчал, но едва Люпин потянул язычок "молнии", как появившееся отверстие мгновенно расширилось. В него высунулась лохматая голова, а затем кот вылетел из сумки, как ядро из пушки. - Вот это да! - Джорджи протянул к серому руки. - Гип, иди сюда! Кот смерил Люпина ненавидящим взглядом, издал грозный вопль - и не спеша подошел к изголовью кровати. Понюхал руку мальчика, ткнулся в нее носом, потом боднул ладонь. Всклокоченная шерсть улеглась. Кот принюхался и отправился осматривать комнату. Ремус осторожно присел на краешек кровати Джорджи. Надо же, обошлось без кровопролития... Нет, Гиперион происшедшего, конечно, не забудет, но все-таки, все-таки... честно говоря, он думал, будет хуже, много хуже. Да и что ему теперь неприязнь Гипериона - он же больше не будет работать в "Спящем Джоне", спохватился Люпин. - Давно ты болеешь? Я сперва думал, что мама решила больше не брать тебя с собой, - поинтересовался он. - Три дня, - Джорджи следил за котом, словно вместе с ним и сам впервые увидел свою комнату. - Слушай, а мои лекарства хорошие? Мне они что-то не помогают. - Думаю, хорошие, - Ремус покосился на коробочки. Названия на них ничего ему не говорили. - А ты их пил? - Нет, но я никогда не болею так, как ты. - Вообще не болеешь? - Нет, бывает, и болею, - при мысли о грядущем полнолунии, Люпин помрачнел. Жилье, которое он снял, можно было использовать как убежище на время прихода волка, но приятного в этом было мало. - И как ты лечился? - Мне готовил лекарство мой друг. Я говорил о нем как-то, помнишь? - Тот, что даже лучше Гипа, - снова улыбнулся мальчик, и веселья в этой улыбке было чуть больше, чем в первой. - А долго ты после этого болел? - Обычно - один день. - Везет, - протянул Джорджи с легкой завистью. - А я всегда долго. А меня он бы мог вылечить за один день? - Он? Он мог бы. - А ты его не можешь попросить? - Нет, Джорджи, совсем не могу. Его сейчас нет... здесь. - Жалко, - вздохнул мальчик. - Я очень не люблю болеть. - Кто же любит... И все же я согласился бы впредь всегда превращаться без зелья, если бы это могло вернуть тебя, Север, - я согласился бы, поверь! Я согласился бы и дальше встречаться с тобой иногда, украдкой, пусть и рискуя всем, - лишь бы ты уцелел и не было бы этой моей вины перед тобой и Нимфадорой, перед вами обоими. Но кто станет меня спрашивать... Тем временем Гиперион завершил обход и вернулся к постели больного. Вспрыгнув на подушку, он потерся щекой о шею Джорджи, улегся ему на грудь и - Ремус не ослышался! - замурлыкал. - Гип, уйди! Ты щекотный, - хихикнул мальчик. - И тяжелый! Он попытался спихнуть кота, но тот намертво вцепился в подушку. - Если можешь терпеть, не прогоняй его, - вступился Ремус. - Некоторые коты умеют лечить. - Он горячий, - пожаловался Джорджи. - И правда тяжелый. Кот закрыл глаза и сделал вид, что ничего не слышит. - Но лежит он там, где болит? - Угу. - Тогда потерпи. - Ладно. Некоторое время в комнате слышалось только размеренное тарахтенье, доносящееся из глотки Гипериона. Потом мальчик зевнул. - Спать хочется, - пробормотал он. - Ну, и спи. Я пойду, - поднялся Ремус. - Усни - и во сне будешь выздоравливать. - Хорошо. Из-за каким-то образом приоткрывшейся двери в коридор послышался шорох. Джесси Лейделл решила не идти за ним, но и не оставлять мальчика без присмотра. Сейчас мисс Лейделл, по всей видимости, поспешно ретировалась со своего наблюдательного пункта. - Редж! - окликнул Люпина Джорджи, когда тот уже взялся за дверную ручку. - Спасибо! И я постараюсь выздороветь побыстрее. - Обязательно постарайся, и у тебя получится. Джесси выплыла в коридор как ни в чем не бывало. Ремус вежливо попрощался с ней. Спускаться он решил по лестнице - в канун полнолуния одолевало беспокойство и ждать лифта было тяжело. К тому же он волновался за мальчика. Да и как было не волноваться! Ох, Север, Север... Некрасиво просить для себя, да и я не жду ответа - куда мне дозваться! Но если бы ты знал, как ты здесь нужен...
Только сказки: Глава 10 Если пустота может чего-то лишиться, то нечто подобное произошло и со Снейпом. Во всяком случае, Северус ощущал себя именно так - человеком, который утратил нечто, когда уже был твердо уверен, что терять больше нечего. Утратил нечто такое, что считал своей неотъемлемой частью, вроде руки или головы. Руки и голова, впрочем, были на месте и действовали не хуже прежнего - может быть, даже лучше, если сравнивать с первыми днями после его похорон. Дар его тоже никуда не делся, уж в этом-то Снейп убедился в первую очередь - когда даже без помощи палочки заставил перепуганную мадам забыть сеанс. Воспоминания о происшедшем он заменил подделкой. В памяти у мадам теперь остались лишь два момента: во-первых, принимая пожилого посетителя, она из жалости предсказала ему что-то хорошее; а во-вторых, он отнесся к ее предсказанию с доверием и заплатил не скупясь. Оба обстоятельства были приятными, что окончательно затмевало все детали происшедшего, и все же эта неясность смутно беспокоила предсказательницу. - Кажется, я пообещала ему счастливую любовь, - предположила мадам, когда служанка принесла ей чай. - Должно быть, Агнесс, на меня тогда снизошло подлинное вдохновение: понимаешь, он принял мои слова за чистую монету! Тут мадам хихикнула не без смущения. Обман как таковой она считала делом безусловно приемлемым и вполне отвечающим как ее собственным интересам, так и интересам ее клиентов... однако необычайное легковерие и возраст посетителя превращали ее вполне невинное мошенничество в нечто более предосудительное. - Что ж, - Агнесс, к удивлению хозяйки, отнеслась к этому легко, - может быть, вы и не обманули его. - Ох, едва ли, - покачала головой предсказательница, - куда ему! Да и года уже не те... - Года! Вспомните лучше вашего дядюшку, миссис Флемминг! - фыркнула старуха. - Он в последний раз женился в семьдесят пять? А ваш посетитель далеко не стар. И пошла прочь. - Дядюшку! То дядюшка.... - пробормотала миссис Флемминг, тщетно пытаясь сравнить последнего со злосчастным клиентом. Лицо клиента словно бы и стояло перед глазами, но ни одной черты его разглядеть толком не удавалось. Вспоминалось только, что был он бледен и, пожалуй, слишком уныл, оттого-то она его и пожалела. А дядюшка... Дядюшка - другое дело! Дядя Эдвард, веселый, краснощекий, никогда не казался ей стариком, и оттого-то даже его поздняя (уже пятая, кажется) женитьба выглядела как-то... пристойно. Ничего общего с этим типом! Нет, непохоже было, чтобы ее предсказание сбылось. Гадалка недовольно нахмурилась - и тут же вспомнила еще об одной неприятности. - И я же просила не называть меня миссис Флемминг, Агнесс! - крикнула она служанке вслед. - В этом доме я всегда мадам Ленорманн! - Да, миссис Флемминг, - буркнула себе под нос старуха. Хозяйка не услыхала. Она уже погрузилась в раздумья о том, не может ли случиться, чтобы бледность и изнуренный вид ее посетителя разжалобил сердце еще какой-нибудь дамы. Спору нет, такое тоже могло произойти. - И тогда получится, что я его не обманула, - заключила Флемминг-Ленорманн и с удовлетворением допила чай. А Снейп, ни сном ни духом не ведавший о предсказании, которое якобы получил, занят был совсем другим. Больше всего на настоящий момент его беспокоил вопрос, что же все-таки с ним произошло и каковы могут быть последствия. В конце концов, та странность с шаром была единственным настоящим событием последнего времени - больше с ним ничего не случалось. И не случалось еще недели две; по крайней мере извне к нему ничего не приходило. Ни удача в игре (он побывал в "Гиппогрифе" еще несколько раз, испытывал судьбу и в "Гриндилоу", и в каком-то вовсе захудалом маггловском заведении), ни открытия (коллекция искаженных, или, как любил их называть, модифицированных заклинаний пополнилась двумя, но оба не представляли собой особого интереса, являясь разновидностью сонного наговора), ни новости (газеты не сообщали ровным счетом ничего интересного, разве что заметка о том, что авроры напали на след осквернителя могилы незабвенного Северуса Снейпа отчасти его развлекла) - к нему не шло ровным счетом ничего. Но в нем самом что-то изменилось. Сны, с момента отравления отличавшиеся яркостью и болезненной, но несомненной логичностью, сделались пестрыми и невнятными. И в каждом из этих лоскутных снов Северус оказывался в сотне знакомых, полузнакомых, а то и вовсе выдуманных мест с какой-то самому ему неведомой целью. И все вокруг было не то, и незримая рука выдергивала его в другой, третий, десятый сон - но и там он оказывался напрасно. - Если б я хотя бы знал, что искать! - поделился он как-то раз с подушкой, глубоко за полночь вынырнув из очередного сна. Подушка не проявила интереса к его откровениям, и он, потыкав в нее кулаком, снова недоуменно уснул. Это, впрочем, нимало не помогло: ночь не принесла ясности. Не пришла вожделенная ясность ни на следующую ночь, ни днем после; дни таяли медленно, как крупная соль в холодной воде, а ночи быстро, сахар как в горячем чае - но ничего не менялось, пока не пришло письмо. Ничего личного не было в нем, только новые сведения для книги мистера Эрроукромби - несуществующей книги никогда не существовавшего человека. Впрочем, в некотором смысле мистер Саймон Эрроукромби все-таки существовал: именно под этим именем знали Северуса те, кто считал его мистиком и собирателем таких эфемерных и сомнительных во всех отношениях вещей, как бытующие среди обычных людей старинные поверья и заговоры. Снейп годами поддерживал и терпеливо пестовал это порождение собственной фантазии, выдуманное существо, похожее на него лишь немногим; ему, надо признать, даже нравилось иногда ощущать себя мистером Эрроукромби, озабоченным лишь поисками какой-нибудь лингвистической загадки - и ничем сверх того; десятки магглов почти пятнадцать лет верили в существование этой персоны, да что там верили! твердо знали, что этот человек существует; и разве всего этого не было достаточно для того, чтобы считать Саймона Эрроукромби реальной личностью? Жизнь мистера Эрроукромби принадлежала только ему; Северус тратил свою на долг, страх и бесконечный, почти безрезультатный труд. Мистер Эрроукромби был дружелюбен и общителен, но непостоянен в своих привычках, и порой друзья по переписке надолго теряли его из виду. Снейп, раз связавшись с кем-то, годами не мог отделаться от человека, даже если общался с ним совсем мало и из-под палки - в особенности если общался с ним совсем мало и из-под палки! И, наконец, Саймон Эрроукромби и Северус Снейп преследовали совершенно разные цели. Саймон разыскивал редкие заклинания ради будущей книги о магических ритуалах Британии. Северус как-то проговорился Люпину, что видит в маггловских "заклятиях" то, что при должной обработке могло бы пригодиться волшебнику. ... потому что - не может быть, чтобы ты никогда не думал об этом, - совершенно очевидно, что культура "колдовства" у простецов строится на заклинаниях трех сортов. Во-первых, это пустые слова, просто сотрясение воздуха, так? Они складываются из сочетаний звуков или слов, которые кажутся магглам пугающими. Во-вторых, это заговоры, созданные талантливыми самоучками - поскольку маги время от времени рождаются в семьях простецов и даже сквибов. И, наконец, есть квазизаклинания, возникшие на основе подлинных заклятий, некогда просочившихся от нас к простецам. Поверь: несмотря на все запреты Министерства магии и Малого Совета, действовавшего до создания Министерства, такие утечки порой происходили. Некоторые из них случилось давно, и у нас эти заклинания забыты - а ведь среди них были сильные, и даже такие, которым так и не нашлось противодействия. И если устранить наносное, налипшее на древнюю формулу, то можно увидеть... Он оборвал эту речь, потому что трудно было сказать: они невыразимо прекрасны, Рем, - совершенны, как эллинские статуи, но полны жизни, понимаешь? Они движутся, дышат, когда их читаешь, они пьют твое дыхание, но текут прямо по костям земли и неба, и пока они звучат, мир оживает: все обретает звук, тон, объем, глубину, нота переходит в ноту, созвучие в мелодию - и вдруг ты слышишь в гармонии весь хор литых голосов вселенной. Вот это было правдой, это было настоящей причиной поисков, - но правда эта была слишком красива для того, чтобы ему - ему, со всеми его фокусами, - сказать о ней вслух. Легче было бы признаться, что однажды он набрел на маггловское проклятие дождем и мраком, которое оказалось перелганной, искаженной, но несомненной попыткой заклинания окклюменции. Рассказать, как он вычислил исток, отыскал первоначальную формулу и воспользовался ею, и как умение облекаться воображаемую тьму и мысленный ливень помогло ему не просто скрывать свои мысли, но и делать это так, чтобы даже у Альбуса, даже у Лорда не возникало подозрения, что от них что-то скрывают. Вот это - да, пусть оно и рискованно, - он открыл бы, пожалуй, если бы Люпин спросил, к чему ему эти изыскания. Но Ремус никогда не спрашивал. И вот письмо, адресованное мистеру Эрроукромби, призывало в Ирландию, в район парка Баррен. Там, близ деревушки, откуда родом был дед отправителя послания, сохранился говорящий круг - каменная площадка, на которой, как уверял писавший, в канун полнолуния слышны были голоса духов. Но главной приманкой было другое. "Говорили, что тот, кому известно особое заклинание, может рассчитывать на помощь или совет от обитателей круга. Мистер Эрроукромби, я разыскал это заклинание и буду рад передать его вам, как только вы соблаговолите приехать. Я поселился в гостинице "Белый кот" (увы, дом моего деда давно сгорел) и пробуду здесь четыре дня. Если вы застанете меня в этих краях, я не только передам вам заклинание, но и покажу круг", - писал ему некий доктор Райан, приятель его давних знакомых по переписке. При виде этих слов Снейп отчего-то поежился. История про говорящий круг могла оказаться ничего не стоящей чушью, и все же заклинание - заклинание, даже еще не произнесенное, - уже звало его, тянуло к себе. Заклинание просило прочесть его, требовало его губ, клялось в своей подлинности. А здесь его ничто не удерживало. Сунуть пару книг и немного одежды в дорожную сумку - и можно отправляться. Мистер Эрроукромби всегда был легок на подъем, а для Снейпа теперь путешествовать наяву было облегчением. Мистер Райан оказался джентльменом, умеющим жить: он заказал своему гостю номер в гостинице и обед в этот номер и наотрез отказывался говорить о делах, пока гость не отобедал. Только за кофе деликатно, полунамеками, он оговорил плату за свои услуги и передал листок с заклинанием. Зато уж после - а кофе по-ирландски смягчает самые черствые сердца - сам предложил сопроводить гостя к говорящему кругу, и всю дорогу развлекал его рассуждениями о том, что "в этих краях такие сооружения строили задолго до Стоунхенджа; говорят, тогда древние знания еще не были утеряны, и силы в здешних кругах сокрыто больше". Через день - день, до краев заполненный разговорами о корнях местных суеверий и пересказом старых преданий, припоминаемых днем с усмешкой, а к вечеру и с опаской; мистер Эрроукромби цокал языком, качал головой и благодарил рассказчика, уверяя, что местный колорит украсит любую книгу, - мистер Райан отбыл. И Северус принялся за дело всерьез. В том, что его двойник именовал "местным колоритом", прослеживались дух и главные мотивы здешних преданий; самые частые из них могли состоять в родстве с его заклинанием и связанным с ним ритуалом, и чтобы разгадать его загадку, нужно было нащупать и воссоздать эту родственную связь. Еще двумя днями позже заклинание сдалось: сбросило шелуху позднейших добавлений и предстало перед Снейпом в первозданной наготе. И пробежав запись глазами, он задохнулся. Да, круг, полночь - все верно... Заклинанию нужны ночь, он сам и говорящий круг в кисее света, слабого, зыбкого света округляющейся луны или десятка свечей, расставленных за границей каменной площадки; заклинание грозит погубить его, если он ошибется в ритуале или не рассчитает силы - но если сладить с ним, позволит ему услышать голос всего его рода и любого его колена. Узнать больше, чем когда-либо знал любой волшебник, даже Фламмель, которому философский камень столетиями продлевал жизнь, - жизнь Фламмеля все-таки оставалась одной-единственной и не делалась сотнями и тысячами разных, а владеющий заклинанием мог получить их все. Все. Сокровище стоило риска. А кроме того, стороннее знание оставалось тем, чего еще можно было пожелать, целью, к которой еще получалось стремиться - даже теперь, когда собственная жизнь была уже признана никчемной. И потому за две ночи до полнолуния Снейп стоял на вершине большого холма, у подножия которого простиралась покинутая им деревня; стоял посреди каменного круга, лицом на север, к обрыву, спиной к широкому пологому спуску. Он стоял неподвижно, точно одеревенев, стоял, не поднимая глаз, будто читая на камнях то, что должно было над ними прозвучать - и с каждой минутой видел говорящий круг все яснее. Полночь подступала, но небо, затянутое облаками, отражало свет земли: огни в деревне бросали широкие желто-розовые пятна на небосвод, а оттуда рассеянный и слабый теплый свет снова лился наземь. Северус прекрасно видел, - без Люмоса и без свечей, - что перед ним находится самая темная часть круга, а слева и справа от него делается все светлее, и камни проступают все четче с каждым произнесенным им словом. Ему казалось, что они наполняются гулом, не шорохом - эхом далекого грохота, но он все продолжал читать, и где-то там, за пределами известных ему земли и неба, уже рвалась черная бархатная портьера, отделявшая эту ночь от предыдущей, прошлогодней, от ночи вековой давности, от забвения и конца времен, и сквозь прореху шествовали те, кого забыли ныне живущие, и те, кого забыли не только люди, но все силы здешнего мира. И круг дрогнул, и тишина лопнула, как стекло. Тысячи? Он думал, их будут тысячи? Сотни тысяч, миллионы голосов зазвучали у него за спиной, неизвестные словечки, незнакомые диалекты, неслыханные языки, невнятный шепот, гортанные, полузвериные крики окружили его. И он обернулся, упомянув еще только родство по прямой, - обернулся, нарушая высчитанный им ритуал и противореча собственному инстинкту, - и ударил гром, а потом все смолкло. Но он увидел их во плоти. Первыми были отец и мать; они держались очень близко друг к другу, и оттого, может быть, ему почудилось, будто Эйлин только что, стесняясь взрослого сына, отпустила руку Тобиаса. За ними стояли их родители: бабка по матери, которую он неплохо помнил, такая же худая и высокая, как Эйлин; оба деда, никогда не виданные, и вторая бабка, маленькая и ворчливая, которую он вспоминал очень смутно - она умерла, едва ему исполнилось восемь; дальше шли прабабки и прадеды - некоторых он знал по портретам, а иных не знал вовсе; за ними совсем уже незнакомцы, нелепо одетые - родители прадедов и прабабок, и родители этих родителей... Им не было конца: те, кому места в круге не нашлось, стояли на покатом склоне, за ними - другие, еще и еще, и вся равнина за холмом, и дальше к югу, насколько хватало глаз, - все было полно людьми, и они смотрели на него. С гордостью? Да, гордецов среди них было немало; стало быть, многие с гордостью, кое-кто - чуть снисходительно, и все - с бесконечным терпением. А он все не мог ни о чем спросить, пораженный мыслью: как много их... как много, оказывается, было нужно, чтобы он появился на свет! - Но зачем? - шепнул он, и в небе снова грохнуло, и мгновенная вспышка выбелила обращенные к нему лица. - Я хочу знать, зачем! Что я должен делать? Лицо Эйлин исказилось. Она поднесла руку к губам, страдая от невозможности быть услышанной, отняла ее и медленно, отчетливо проговорила что-то - и еще мгновение Северусу чудилось, будто он сумеет прочесть ее слова по губам. Но гром ударил в третий раз, уже прямо над его головой, и в центр круга с шипением низвергся поток беспощадного сизо-белого света - а вслед за ним пала совершенная тьма. Тишина снова приняла Снейпа в объятия, она баюкала его, обволакивала; тьма и тишина были одно, и они простирались во все стороны, заключали в себя все, они длились - пока Северус не обнаружил себя стоящим на краю смутно узнававшегося обрыва. Внизу, под обрывом, лежала все та же тьма, а здесь, наверху, стоял солнечный день: золотилась рыжеватая глина, песок отливал серо-жемчужным блеском; чуть поодаль пробивалась молодая, еще не успевшая набрать густо-зеленый цвет трава и хрустальной голубоватой горой высилось над ним небо. Единственным тусклым пятном посреди этого веселого дня было лежащее на песке тело - его же собственное тело - и горстка пепла рядом. И в сравнении с тем, сколько времени, ухищрений, волшебных и тайных сил и чудесных совпадений понадобилось для его рождения, такой ничтожный итог выглядел чудовищно неправильным. Он представлялся несоразмерным - он и являлся вовсе несоразмерным всему предшествующему! Похоже было, что в этом крылась некая хитрость, неведомый обман; Северус уже начал искать разгадку - - и тут его подхватил зов. Зов вел, как течение в сердце реки, как холодный ключ, бьющий со дна озера, как отлив, неодолимо тянущий в море, как нарастающая жажда - и Снейп, не раздумывая, повернулся спиной к собственным останкам и пошел от обрыва прочь по широкой, укутанной пылью тропинке. И не обернулся, когда пепел двинулся, и из него показался жалкий, в слипшемся пуху, птенец. Потом новорожденный феникс открыл глаза и вытянул тощую шейку - и бездыханное тело рядом с ним дрогнуло, шевельнулось. И вдохнуло. Ничего этого Северус не видел - и, по правде говоря, уже не слишком этим интересовался.
полная версия страницы