Форум
Седьмой круг, драма, боевик, макси. NC-17. мультипейринг. новое от 2 июля
http: Название: Седьмой круг Автор: http Бета: Menthol_Blond Пейринг: ЛМ/СС, ДМ/СС, АД/?, МФ/ДМ Рейтинг: R Жанр: драма, боевик Дисклеймер: Ну, вы знаете Саммари: Седьмой канон глазами той стороны. Их война, победа и поражение. приквел к "После Седьмой" ( http://hp-fiction.fastbb.ru/?1-20-1320-00001564-000-10001-0 http://hp-fiction.fastbb.ru/?1-2-0-00000942-000-0-0-1198457638 http://hp-fiction.fastbb.ru/?1-2-0-00000967-000-0-0 ) Начало здесь: http://hp-fiction.fastbb.ru/?1-2-0-00001116-000-10001-0
Ответов - 41, стр:
1 2 All
how: http, а дальше? мне так понравилось заново перечитывать, хотя навскидку не могу заметить изменений
Светлана_Ст: Когда-то я много думал, как оно – вот так всю жизнь притягивать людские взгляды и желания. Блаженство или проклятие? Мне никогда не узнать. Бедный Снейп... С ним бы инфаркт случился, узнай он, СКОЛЬКО в мире развелось снейпоманок. ..
http: how что-то у меня реал так забил ключом, что на правку времени не осталось Светлана_Ст пишет: Бедный Снейп... С ним бы инфаркт случился, узнай он, СКОЛЬКО в мире развелось снейпоманок. гыыыыы... коммент века
http: Долохов Как ни странно, рождественский гость пришел снова. Опять в такой день, когда в Ставке было полно посторонних – в первый день нового года, когда засвидетельствовать свое почтение Лорду валом валили самые разные люди. Постучался ставшим в одночасье знакомым – ни с чем не спутаешь – мерным и легким стуком. Остановился на пороге молча и подождал, пока Долохов подошел вплотную. Тони обнял, притиснул к себе любовника, целиком накрыл руками плечи. прошелся медленными поцелуями по шее вниз, не столько лаская, сколько согревая. Пробормотал, не отрывая губ от нежной кожи: - Вот и молодец, что пришел. Иди. Иди сюда. И потащил вглубь комнаты, поближе к теплу камина, гладить, прижимать, раздевать. Тот на этот раз стоял молча, почти неподвижно, позволяя снимать с себя одежду, впитывая, кажется, всей кожей и тепло, и прикосновения и ласку. Потом легко вывернулся из объятий, прошел к постели, вытянулся на спине, позвал взглядом. И снова дождался – пока Тони подошел, растянулся рядом и обнял уже по-другому, бережно. Гостю, кажется, просто нехорошо было – не то усталость, не то какая-то еще слабость. Он придвинулся, соприкасаясь по всей длине, от пяток, до макушки. Бесцеремонно на свой вкус подтянул и подвинул тяжелые долоховские руки, устраиваясь в объятиях, как будто заворачиваясь в чужое тело, как в одеяло. И щекой прижался к плечу. - Ты как тогда с обороткой выкрутился? – тихо спросил Долохов, легко прикасаясь губами к виску любовника, - Я когда утром сообразил, сколько ты в себя влил – испугался. Тебя подстраховал хоть кто-нибудь? - Никак…, - тот смотрел в потолок, и думал о чем-то своем, кажется, - Хорошая устойчивость к оборотному зелью. Ничего особенного. Подолгу оборотка держалась у совсем хилых – тех, чей организм не сопротивлялся трансформации как следует. Иногда у юных-анемичных – но уж на болезненного юнца полночный гость никак не походил. У больных, ослабленных, или… Долохов впервые подумал, что его обычная чуть покровительственная манера обращения с любовниками могла здесь быть совершенно неуместна. Что гость мог быть не моложе, а намного старше него самого. Образ относительно молодого парня-разведчика из ребят Эйвери, который он почему-то нарисовал себе, был ведь только его фантазией. Попыткой совместить время появления, способности к легилеменции, роскошную реакцию и полное отсутствие комплексов... и еще что-то, что Тони про себя определил как «отдельность» - легкую какую-то, но заметную, отчужденность от мира людей. - Удобно… для разведчика, - осторожно проговорил Тони. Спугнуть не хотелось очень. - Гадаешь все-таки? – тот чуть повернул голову, не отрывая щеки от плеча партнера, - Я ведь просил, не надо. - Ну, думать-то себе не запретишь, - неопределенно заметил Долохов, - легилемент классный, раз. Я даже заметил не сразу. Тому, как ты двигаешься, любой штурмовик позавидует, два. Оборотка три, - свои четыре, пять, шесть и двадцать восемь он оставил при себе. Слушай, ты извини за Эйвери. Я испугался, реально. - Ты что-то рассказал Эйвери? – вскользь поинтересовался тот. - Ничего такого. Только чтобы своих проверил на передоз оборотки, - буркнул Тони, - результатами не интересовался, клянусь. - Понятно…, - гость чуть улыбнулся, - ну, это не страшно, Тони. - Слушай…, - Долохов помялся и все-таки спросил, - ну хорошо, а имя у тебя есть? Как тебя называть-то? Тот покачал головой – не отрываясь от подушки, вышла почти ласка, как щекой о плечо потерся. - Не хочу выдуманных имен…, - медленно сказал он, - выдуманные имена все неимоверно осложняют. - Ну, скажи настоящее. - Нет никаких настоящих имен, - непонятно ответил гость, все так же задумчиво глядя в потолок, - все имена выдуманные. Настоящие только – я, ты, он. Отец, сын, любовник, друг, враг, учитель, ученик, господин, слуга. А истинные имена это чушь, легенда, Тони. Мифология. Если хочешь назвать человека по-настоящему, приходится определить, кем он приходится именно тебе. И это иногда тоже сильно осложняет дело, особенно когда не все знаешь. Вот как ты сейчас. Он чуть поглаживал жесткие волосы на затылке Антонина, и тот подумал, что его сейчас ласкают рассеянно, как большого пса. И разговаривают так же – без расчета на понимание, просто потому, что в присутствии живого существа легче озвучить собственные мысли. И что странным образом он совершенно не против такого обращения. - А я не думал, что ты еще придешь, - признался он, - Хорошо, что пришел. - Часто нельзя, Тони, - проговорил тот, прижимаясь плотнее, кажется, его знобило. Долохов призвал одеяло. - Ты что, болен, что ли? – спросил он сочувственно. - Я… да, я нездоров, - он рассеянно щелкнул пальцами и огонь в камине разгорелся жарче, - это неважно. - А от оборотки и вообще от всех этих эскапад хуже не станет? Может, тебе зелья или огневиски для согрева? Тони шевельнулся было, чтобы встать, но его не пустили. Гибкие руки обвили шею, притягивая ближе. - Станет, - коротко произнес его любовник, подманивая, подзывая не взглядом даже, а каким-то неуловимым движением всего тела навстречу. Такое дело Долохов понимал. Сам такой был. И боггарт у него был про это – про вынужденную беспомощность, из которой не вырваться ни на миг. Он рывком притянул любовника к себе, сжал, всем телом ощущая его жар и гибкость и хрупкость и силу, зарылся губами между плечом и шеей. - Что мне сделать? – пробормотал он, - Что мне сделать для тебя? Вот сейчас, и вообще. Тот чуть отстранился, чтобы взглянуть в глаза, и озвучил свои желания с такой бесстыдной конкретностью, что Долохов не выдержал и расхохотался. И снова в самом разгаре Тони вдруг почувствовал, что его тихонько считывают. Оторвал горячие ладони любовника от своих щек, разрывая зрительный контакт, прижал встрепанную темноволосую голову к груди и пробормотал: - Я же сказал, не надо. Не надо, мой дорогой. И уже после, лежа рядом и пытаясь привести в порядок дыхание, все же решил объяснить. - Если ты из тех, что я думаю, то ты это лучше меня знаешь, но… послушай. Дело не в доверии. Я тебе верю. Просто… информация всегда же течет. И когда в очередной раз утечет что-то, о чем знаю и я… мое доверие к тебе уже не будет играть роли. Мне просто придется пойти к Лорду и все рассказать. Как об одном из возможных источников. Мне придется тебя найти тогда, если Шеф прикажет, а он прикажет. Оно нам надо? Тот улыбался, вдруг неожиданно расслабленный после секса. - Жаль, - произнес он, - мне нравится то, что ты чувствуешь. - Я тебе и так покажу, что я чувствую, - с усмешкой заявил Тони, склоняясь к его губам. Гость протянул руку в направлении своей мантии, и оттуда послушно поплыла – не полетела, как при акцио, а именно поплыла, мягко легла в руку – инкрустированная самоцветами пузатая фляга. - Оборотка? – спросил Тони, - Может быть, не надо? Не хочешь раскрываться, так закончим пораньше. - Молоко, - брюнет отхлебнул немного, слизнул белые капли с ярких губ; Тони чуть не кончил на месте, - кое с какими зельями. Единственное, что я сейчас могу есть. Хочешь попробовать? Тебе не повредит. Тони глотнул раз, другой. Действительно, молоко. И легкий запах трав. Он вдруг почувствовал, как мышцы наливаются силой, а сердце пускается в стремительный галоп. Ощущение было немного похоже на прием берсеркера, которым их поили перед особо рискованными операциями в Иностранном Магическом Легионе, и который Долохов, уже тогда не любивший терять в деле голову, изо всех сил старался просачковать. Сейчас в его крови загуляло примерно раза в четыре больше стимуляторов, чем он когда-либо позволял себе. - Ты что же делаешь? – тихо спросил он, приподнимаясь, - Я же тебя сейчас переломлю и не замечу. Ты свалить, вообще, не хочешь, пока не поздно? - Я в тебя верю, Долохов, - заявил тот насмешливо, глядя прямо в глаза, - не разочаруй меня, будь любезен. У Тони кружилась голова, его несло, и он сделал единственное, что пришло ему в голову, чтобы дело не кончилось кровавыми разрывами и прочей хуйней. Спустился ниже, целовать пальцы на ногах любовника, гладить щиколотки, подниматься медленно – да какое там к мантикорам медленно, в бешеном темпе, но, все-таки, хоть как-то постепенно – подниматься выше, отключаясь от боли в собственных яйцах, плавясь уже не страстью, а нежностью. Не пропуская ни одного чувствительного места, слушать стоны и вскрики, повторять без конца все, что вызывает реакцию, и ощущать под собой, над собой бьющееся в блаженных судорогах тело. И пальцы в собственных волосах, направляющие и зовущие, тянущие даже куда тому хочется – знаком упоительной принадлежности, отдачи тому, кто отдается тебе. В сотый раз целовать разнеженные соски, сцеловывать бессвязный постельный шепот с губ, и вновь, и вновь спускаться вниз, языком по розовой влажной головке и ниже вокруг, и воронка, в которую все же засасывает с головой, оказывается не черной, а ярко-оранжевой, как летнее небо сквозь веки. Уткнувшись лбом в плечо любовника, Тони безуспешно пытался успокоить дыхание или хотя бы прийти в себя достаточно, чтобы поднять голову и заглянуть тому в глаза. Кончать вот так, без прикосновения к члену, просто от того, что делаешь сам, ему не приходилось давно, очень давно. Куда давнее, чем вообще было что-то заслуживающее внимания. Легкие поглаживания по волосам и вдоль позвоночника посылали слабую дрожь куда-то в самое нутро, и грудь под его рукой вздымалась с каким-то сопротивлением, похоже, что тот тоже еще продолжал задыхаться. - Тони, - любовник, настаивающий на том, что для него нет другого имени, вдруг развернулся, обнял изо всех сил, вжался лицом пониже шеи, - Тони-Тони-Тони-Тони… Видишь, а ты боялся. Нету в тебе другого. Совсем нет. - Легилемент хренов, - буркнул Долохов, - Экспериментатор. Откуда ты знаешь, что во мне есть? - Я знаю…, - протянул тот. - Знаешь…, - Долохов повернулся на спину, закинул руку за голову, притянул любовника ближе, - Я очень давно не срывался просто. Но… было со мной такое, что Мерлин не приведи пару раз. Когда в глазах темнеет – и следующее, что помнишь, это дохлый труп и все стены в кровянке. В нашем деле нельзя этого в себе допускать совершенно, но… не знаю я. Один раз – та тварь, что Ванечку Розье, старшего, конечно, достала. А другой… на том попался. Семейка авроров, которые наших… в общем, я видел, что после них от ребят оставалось. Лучше бы ничего не оставалось, но у них была такая манера - непременно в живых оставлять. И… вместо чтоб заавадить и убираться, я разбираться с ними начал. Зачем-то. Тут нас и окружили. - И еще пара должков такого рода за мной числится, - продолжил он после паузы, - один, правда, Милорд за меня отдал, спасибо ему. Моуди, тварь штопаная. Блюститель законности. Двенадцать часов допроса под протокол, крик, хамство, разумеется, разводки сложные, свет в глаза, легилемент в углу посиживает, но никто тебя ни пальцем, ни веритасерумом, ни круцио. Как можно? А потом Шизоглаз Моуди идет домой спатеньки, принципарное перо в коробку, а в подвалы спускается ночная смена. - И то, что за тобой осталось, это как раз ночная смена, - не то спросил, не то утвердил любовник, разворачиваясь так, чтобы видеть. И ладонь положил на лоб. Теплую. Долохов помолчал. Говорить ему об этом еще не приходилось толком … Даже Милорд настаивать на подробностях не стал – глянул в глаза своими – Тони еще не привык тогда к красному цвету и вертикальному зрачку, вздрогнул, но взгляд не отвел – и произнес «понимаю… не виню», и отпустил отдыхать. О приговоре Игорю Тони узнал позже. - Ну, типа… не отказался бы, - медленно произнес он, - там, понимаешь, такое дело было. Информация была у моего, ну… у моего, короче. А переносимость к боли нулевая. Сразу в обморок. Поэтому спрашивали его, а… ну, занимались мной. И получилось в итоге, что он предатель, а я герой. Хотя на деле сломался я. Хреново, короче. - Да, грустно, - медленно произнес тот, - Что ж… я тут у тебя посплю немного. За окном медленно вставал ленивый зимний рассвет. Тони привлек к себе любовника и задремал – чтобы проснуться уже в одиночестве.
how: нехотя задумываешься, что все тираны, диктаторы и темные властелины случаются из-за недолюбленности, неприкаянности и никомуненужности....
http: *PRIVAT*
moonfish: Присоединяюсь к влюбившимся в вашего Долохова :) Долго хотела написать какой-то длинный умный отзыв - не получается, как только появляется новая глава - забыв про всё бегу читать, читая не могу оторваться, не замечаю ничего вокруг, ощущение полной реальности происходящего, а потом целый день думаю про всех, люблю Тони, не люблю Снейпа, волнуюсь за Драко... а там опять новая глава :) Большое спасибо вам за этот текст.
http: moonfish
Июль: сегодня в троллейбусе перечитывал сцену, где Том спит на кушетке, весь такой больной и несчастный. нет, еще ни в одном фанфе я не проникался к нему ни жалостью, ни симпатией, а тут...
http: Нижайше прошу посвященных не спойлерить.
http: Метка позвала в самый разгар совещания по реорганизации охраны Азкабана. Долохов перекинул бумажки Эйвери, бросил: - Продолжайте без меня, - и пошагал, следуя за зовом, не в кабинет Лорда почему-то, а в подземелья Малфой-мэнора. Пленников там сейчас практически не было – Олливандер по уши в работе, девчонка-заложница, которую даже допросить никому не пришло в голову, и пара каких-то нечистокровных хмырей, которых приволокли вчера в Ставку волки Фернира, в очередной раз вообразившие, что поймали крупную птицу. Долохов спустился по ступенькам, гадая, зачем он мог понадобиться Повелителю в этих подвалах, и толкнул дверь темной комнаты, обычно использовавшейся для допросов. - Я подумал, что тебе будет интересно взглянуть, Тони, - раздался высокомерный голос Лорда. - У нас в гостях твой хороший знакомый. Повелитель отошел на шаг в сторону; Руди, сидевший в стороне с какими-то пергаментами, небрежно шевельнул палочкой, и приземистый широкоплечий аврор послушно, как под империо, поднялся со скамьи. Долохов до боли сжал в руке палочку и непроизвольно сделал шаг вперед, бледнея. Это лицо он узнал. Хорошо запомнил, хоть и прошло уже полтора десятка лет. - Все, что мы хотели узнать от мистера Крессвела о подвигах спецотряда аврората, он уже рассказал, - спокойно продолжил Лорд. - Это пойдет в газеты. Выборочно, разумеется, но ничего, кроме правды, мистер Крессвел, обещаю вам. Долохов молчал. Ожидая приказов Милорда, а если честно – то просто пытаясь справиться с наползающей волной темного бешенства. Он очень хотел сейчас получить приказ. Любой, даже если это будет приказ немедленно выйти и больше на милю не подходить к пленному. Просто чтобы знать, что делать. Но Милорд не отдал приказа. - Он мне не нужен ни живой, ни мертвый, - холодно произнес Лорд, - Можешь хоть на свободу выпустить, если пожелаешь, все равно через два дня мечтающих распять его будет полстраны. И наши, и Орден. Идем, Руди. Дверь грохнула железом за спиной, но Тони даже не повернулся вслед Повелителю. Дирк Крессвелл, бывший заместитель Моуди, позже ставший ближайшим помощником Крауча, выглядел смертельно испуганным, но не особо замученным. Для газет Лорду нужна была правда, а не какие угодно признания в смертных грехах, так что досталось ему несильно. Веритасерума больше, надо думать. Долохов всмотрелся в его лицо. Ни одного слова для этого аврора, оцепеневшего под его взглядом, но даже не пытавшегося молить о пощаде, у него не было. Ни торжествующего слова, ни унизительного, ни какого-то там «а помнишь», как в дурных романах… Достаточно было того, что помнил он сам. Он сделал еще шаг вперед, всматриваясь в тусклые глаза пленника, плохо понимая, что делает сейчас, и ровным голосом произнес довольно редкое и очень темное заклятие. Выбравшись через полчаса наверх из подземелий, Тони тяжело прислонился к стенке. Его мутило. Мутило не от того, что он сделал – приходилось Долохову творить вещи и похуже – а от того, что он сделал это – сам. Не по приказу, не для сбережения жизней своих ребят, вообще не в интересах дела, а просто повинуясь инстинктивному, ни с чем не желающему считаться, приливу ненависти, которую слишком долго, видимо, таскал в себе. Он почувствовал, что задыхается, дернул воротник мантии, с мясом вырвав верхнюю пуговицу, и почти бессознательно пошел к выходу. Наружу, на влажный февральский воздух. Порыв ветра с озера чуть охладил лицо, и Тони, ничего вокруг не замечая, побрел по аллее, подальше от Мэнора, куда-нибудь, где нет риска встретить людей. Он изо всех сил глотал свежий воздух, шел куда попало, только бы прочь, и, лишь буквально уперевшись в темные стены малфоевского грифятника, осознал, куда принесли его ноги. Долохов бездумно толкнул дверь, животные встрепенулись, но затихли, узнав своего; Тони обнял мускулистую шею карпатского серого, которого давно уже облюбовал для полетов, сунулся лицом в жесткую шерсть, и только сейчас заметил, что плачет. Попросту плачет, уткнувшись в мощную шею гиппогрифа, как плакал здесь же когда-то совсем мальчишкой, получив известие о смерти отца. Черт знает, сколько времени он простоял так, пытаясь справиться с прошлым, и с сегодняшним, и с тем, чего никогда уже не будет, пока его осторожно не окликнули сзади. - Антонин, в чем дело? Вы ранены? Люциус Малфой, одетый в светлый костюм для верховой езды, стоял в дверном проеме. Палочка Нарциссы в его изящной но сильной руке смотрелась слишком маленькой и невзрачной. Долохов поднял голову, надеясь, что в полутьме конюшни его состояние не слишком заметно. - Со мной все в порядке, - проговорил он, медленно возвращаясь к реальности. Люциус шагнул внутрь. - Все же вы очень хороши с гиппогрифами, мистер Долохов, - любезно произнес он, улыбаясь, - даже я сам, пожалуй, не решился бы войти к десятку своих карпатцев в таком виде. Вы же весь в крови. Ну да, и в полном раздрае чувств – это было вежливо опущено, но упрек был очевиден. То, что ни одно животное не взбесилось, сейчас показалось Долохову почти чудом. - Позвольте мне вам помочь, Антонин, - Люциус деликатно придержал его за рукав и трижды провел палочкой вдоль долоховской мантии, убирая кровь и еще какие-то ошметки, уничтожая запах, - Тяжелая операция? - В некотором роде, - произнес Долохов, - Но я не ранен, благодарю вас, Люций. Это чужая кровь. Люциус упорно улыбался, как будто застать в своей грифятне перемазанного кровью боевика, истерящего в обнимку с гиппогрифом, было для него самым обычным делом. Он щелкнул пальцами, призывая эльфа. - Так где же вы научились так обращаться с грифами? – даже с преувеличенной вежливостью спросил он. - По-настоящему – здесь, - ответил Тони, - Благодаря вашему батюшке. Лет с тринадцати я с ваших конюшен не вылезал, на том и подружились. Но кроме того… мой отец был заводчик. И дед и прадед. Семейная традиция. Грифы, лошади, борзые. Я ничего этого не застал, все осталось в России. Но дома только об этом и было разговоров. Ну, не совсем. Просто это единственное, о чем с отцом можно было говорить часами. Не опасаясь, что беседа прервется едкой и желчной колкостью из тех, которые потом месяцами хочется выковыривать с кровью из сердца, как занозу из ладони. Из тех, которые и через пятьдесят лет вспоминаются в плохие минуты. Ради беседы о делах завода отец готов был быть совсем другим – тем уравновешенным и мягким джентльменом, каким его знали, вероятно, друзья, там, в России, до всего. - Вот как. В таком случае у меня к вам тысяча вопросов, Антонин, - Люциус снова приблизился, серьезный и внимательный, - И об устройстве здешних конюшен при деде, вы же знаете, мой отец умер скоропостижно, не всё успев мне передать. И… про русское грифоводство я тоже слыхал чудеса. Послушайте, я собирался немного прокатиться. Не хотите ли составить мне компанию? Люциус лишь сделал какой-то неопределенный жест, но эльф уже выводил из особого загона идеально сложенную белую красавицу-трехлетку. Долохов отступил на шаг прочь. Потом, убедившись, что девушка не боится, все же подошел, прикоснулся к подбородку, ритуально больше, в подманке красотка не нуждалась, обучена была просто прекрасно. Не шарахнулась, но и не потянулась за рукой. - Превосходна, - признал он, - страшно даже подумать сесть на такую. Малфой рассмеялся и вскочил в седло: -Летим же. Долоховский серый уже тоже был под седлом. Они летели рядом, насколько позволял размах крыльев двух крупных животных; гиппогрифы тихо переговаривались, между собой томным курлыканьем, у них уже вовсю была весна, но оба всадника были достаточно искусны и опытны, чтобы животные даже не думали о вольностях в воздухе. Для разговора приходилось чуть форсировать голос, превозмогая расстояние и шум ветра, и это было даже хорошо – отвлекало от мыслей, не позволяло показать тоном, насколько Тони разбит и вымотан. Малфой не особенно преувеличил – тысяча не тысяча, но вопросов у него были десятки. Сведения Долохова, разумеется, устарели на несколько десятков лет, и Малфой, практикующий заводчик, знал о грифоводстве куда больше него, но орловская школа так качественно отличалась и от традиционной английской, и от увлекавшей сейчас Люциуса карпатской, что разговор все равно был тому искренне интересен. Они, что называется, основательно зацепились языками. За обсуждением деталей выездки и особенностей различных пород не заметили, как над парком сгустились сумерки. Спустились, пошли плечом к плечу к дому, все еще продолжали беседу, шагая по коридору, и, оказавшись перед своей дверью, Долохов сам не заметил, как предложил Люциусу зайти и выпить по бокалу. Тот вошел, небрежно бросил на стул серебристый плащ, расположился у стола, отказался от огневиски, потребовал у эльфа коньяку. Непринужденно расстегнул воротник шелковой рубашки, повел плечами, расслабленно откинулся на спинку стула, прищурился, разглядывая напиток на свет, любуясь игрой света свечей в бокале. Тони с огневиски устроился напротив. Темы все не кончались, да и одному оставаться не хотелось до ужаса, до темных пятен перед глазами – собственно, Долохов твердо знал, что, как только светловолосый аристократ выйдет за порог его комнаты, непременно напьется до зеленых чертей. До возможности ни о чем не думать – и дешево ему сегодня эта возможность не дастся. При Малфое напиваться было невозможно. Тот был слишком выдержан, слишком безупречен для компаньона в дикой казарменной попойке, какой сейчас хотелось Тони. С Малфоем надо было неторопливо отхлебывать золотистое пойло, с достоинством беседовать о пугливости трансильванцев и буйном нраве рыжих донских, о способах постановки птенцов на крыло, о вот-вот предстоящих в грифятнике случках и судьбе подросшего с лета молодняка. Тони украдкой рассматривал собеседника. Люциус был каким-то совсем новым, ненапряженным, домашним почти. Уверенным, внимательным и очень живым. Весь в своей стихии. Глаз как-то сам собой зацепился за треугольник белой кожи в расстегнутом вороте, и Тони очень некстати подумал, что Люциус избавился от своих шрамов – вряд ли только там, под горлом, где пульсировала сейчас нежная ямочка, и где боль должна была быть когда-то особенно адской. Подумал, и перед глазами как по заказу встала картина – Малфой, напряженный и нервный, с обнаженным торсом, собственные пальцы на оскверненной аврорскими заклятиями коже и… черт. Долохов отвел глаза, от души надеясь, что Малфой не успел оскорбиться тем, как откровенно пялится на него совершенно чужой собеседник. Он ни разу с осени не вспомнил эту сцену в каком-либо сексуальном смысле, вообще не особо вспоминал, а если и думал, то только как о совместном испытании, из которого они с Люциусом, слава Мерлину, благополучно выкарабкались. Но сейчас все так сошлось одно к одному, что Тони почувствовал легкую дрожь… не желания, нет. Прикоснуться к кому бы то ни было он сегодня был решительно не в состоянии. Просто сладкую тягу навстречу. Какое-то «может быть». - Антонин, - Люциус чуть улыбнулся, покачивая бокал в руке, - Последние пять минут вы так на меня смотрите, как будто хотите задать какой-то вопрос поважнее, чем дела моего грифятника. Я вас чем-то удивил? Тони помотал головой. - Простите, я просто задумался. Тяжелый день. Малфой немедленно поднялся. - Я вас совсем заболтал, - по-дружески сказал он, - а ведь вы с операции. Прошу прощения и спокойной ночи. Если когда-нибудь созреете превратить свое хобби в бизнес, пожалуйста, дайте мне знать. У меня будут к вам предложения. - Да какой там бизнес, - хмыкнул Тони, - деловой человек из меня... Люциус подошел почти вплотную, заглянул в глаза. - Вы когда-нибудь думали, чем займетесь после войны, Антонин? – серьезно спросил он. И тут же легкомысленно улыбнулся, и добавил шутливо, - Учтите, с сегодняшнего дня вы в осаде. Штурм будет по всем правилам, я всерьез положил на вас глаз. А я, в отличие от вас, человек деловой, что бы ни говорили глупцы о малфоевском наследственном легкомыслии. Боюсь, что ваша послевоенная судьба решена. Долохов с усилием напомнил себе, что речь идет о разведении гиппогрифов. И еще кое-что себе напомнил – мимолетно сказанные в тот осенний вечер слова. О привычках в любви. Тогда он благополучно пропустил ту фразу мимо ушей, но сейчас намек был более, чем понятен. Да и репутация Малфоя была более, чем определенной, тщательно поддерживаемой даже. Вкусы у них с Антонином не совпадали радикально – о том, что бы он стал делать в койке с садистом-жестким доминантом, обладателем коллекции всевозможных наручников, хлыстов и прочей тематической дряни, да еще любителем продемонстрировать весь этот хлам в компании друзей, Тони не имел никакого представления. Вот только почему так сладко тянуло сердце, как будто нашло что-то свое, близкое? Может быть, потому, что тот Малфой, которого он видел сейчас перед собой, был отчаянно на свою репутацию не похож. Впрочем… о том, что для многих людей жизнь и койка – два разных мира, Тони догадывался. Значит, грифы. - До после войны еще дожить надо, мистер Малфой, - мягко сказал он, - а это на войне проблематично. Я не склонен заранее строить планы на мирное время. Люциус помолчал, потом сказал доверительно: - Когда война закончена, строить планы обычно бывает поздно. Все самое интересное происходит сейчас, на пике неразберихи, в момент слома эпох. Знаете, мне отчаянно не хватает сейчас возможности бывать в Лондоне, Антонин. Именно сейчас делаются состояния, а Олливандер все тянет с работой. И, к слову. Я давно должен был сказать вам спасибо. Я прекрасно понимаю, что вернуть мне палочку Повелителя уговорила не Белла. Я ваш должник, и если я что-нибудь могу... - Это было решение Лорда, - Тони отвел глаза; о том, что произошло между ним и Томом на самом деле, он говорить не мог, - ничего вы мне не…, - он осекся. Признанный благородным магом и неоплаченный долг исключал для Тони саму возможность когда-либо высказать должнику какое-либо желание, кроме самого невинного; оно было бы обязательным к исполнению, - Впрочем, можете, - повинуясь невнятному какому-то порыву, произнес он, - Когда сочтете это возможным и безопасным, объяснитесь с сыном, Люций. Мне неприятно, что младший Малфой смотрит на меня как на врага. Люциус кивнул. Посмотрел прямо в глаза, улыбаясь. Лучистые глаза. Светлый взгляд, такой притягательный, почти что нежный. - Все-таки вы рыцарь, Антонин, - Тони никогда не думал, что Малфой умеет говорить так, с шутливой лаской в голосе, - Большая неудача для вашей страны, что ваш род угасает, из вас получился бы отличный глава Старой семьи. Вы так всерьез играете во все эти игры, что в вашем присутствии они почти что приобретают смысл. Знаете, весь этот ваш маггловский, как его, камуфляж, акцент и огневиски… они ведь и правда могут сбить с толку. Но ваше место в родовом замке и на скамье Уизенгамота, или что у вас там его заменяет, а не в караульной. - Видели бы вы этот родовой замок, Люций, - тихо произнес Долохов, - развалины. Семьдесят лет запустения. Там почти не осталось магии. - Тем больше оснований подумать о моем предложении, - снова улыбнулся Малфой, куда более легкомысленно, чем минуту назад, - восстановление дома требует средств. Вот видите, я же сказал, что буду вас осаждать по всем правилам искусства. Не исключая и грязных приемов. Бизнес есть бизнес. Легкий стук в дверь раздался в тишине; Тони автоматически бросил «войдите» - дверь не была заблокирована – и только потом подумал, что они с Люциусом слишком близко стоят друг к другу, что слишком мало свеч горит на столе для дружеской беседы, и слишком поздним вечером все это происходит. Его ночной гость остановился на пороге, переводя серьезные карие глаза с хозяина комнаты на светловолосого мага рядом. Малфой легко шагнул в сторону, подхватил плащ. - У вас посетитель, Антонин, а мне давно уже пора перестать вам докучать. Подумайте, прошу вас. Спокойной ночи. - О чем ты должен подумать? – поинтересовался гость, как только за Малфоем захлопнулась дверь. - О самом бредовом предложении, какое я получал за последние пятьдесят лет, - мрачно сообщил Тони; с уходом Малфоя все сегодняшнее навалилось на него вновь, - об идее заняться разведением гиппогрифов. Ты можешь себе представить меня в роли предпринимателя, м? Я вообще не помню, когда последний раз деньги в руках держал. - Зато Малфой помнит, - гость, наконец, шагнул от порога. - Хотя ему следовало бы помнить о другом… - Я так понимаю, большой любви между вами нет? – заметил Долохов. Это был первый раз, когда его гость высказал свое мнение о ком-либо, кто мог бы предположительно оказаться общим знакомым. Вообще о чем-то за пределами этой комнаты, что не было бы совершенно абстрактной мыслью или идеей. - Большой любви, - тот усмехнулся, - нет, определенно. Тони подошел вплотную, но вдруг понял, что не может. Просто не может обнять любовника, вообще прикоснуться к живому человеку. К кому-то небезразличному. Что чувствует себя испачканным с ног до головы, снаружи и изнутри грязным. Что попросту будет сегодня бояться себя в постели. Что ему немедленно необходим огневиски и зелье сна без сновидений. А лучше сразу авада в висок. - Слушай…, - он замялся, выбирая слова, - у меня сегодня… Я сегодня отличился по полной, короче. Я сейчас надерусь, кажется, с умопомрачительной скоростью, не знаю, охота ли тебе это видеть. Ты, вроде бы, совсем непьющий? Легкие ладони скользнули по его плечам. Тони перехватил эти руки, уже зовущие, прижал ладонь любовника к губам. - Я сегодня плохой любовник, моя радость, - тихо сказал он, - Это не в тебе дело, это у меня… Помнишь, я тебе говорил как-то, что могу сорваться? Вот, получил. Ровно по своим молитвам. Валентинку от судьбы, так ее. Ты только не подумай, что… К вискам как будто легонько прикоснулись холодными пальцами. Гость смотрел без обиды, но очень серьезно, прямо в глаза. Тони взорвался. - Прекрати копаться у меня в мозгах! – потребовал он гораздо грубее, чем хотел бы, и резко повернулся спиной, сутулясь. Завозился у стола, чтобы хоть как-то оправдать этот жест, налил себе почти полный стакан огневиски, сделал глоток, приходя в себя. И, обернувшись, обнаружил, что в комнате больше никого нет. Тони выскочил в коридор, только чтобы обнаружить, что и он тоже пуст, быстро прошел в направлении прихожей. Не угадал – вероятно, ночной гость растворился где-то в глубине замка. Долохов чертыхнулся, обозвал себя неотесанным ослом и невежей и перехватил внимательный взгляд с портрета. - Эйби, - он подошел, провел рукой по раме, - Слушай, скажи мне, ты знаешь, кто у меня был? - Люц, - холодно сообщил портрет, - со своими грифоводческими затеями. Если он тебя на это дело соблазнит, я вздохну спокойнее. Он меня замучил своим грифятником в последнее время. Сначала переделывает все не по-английски, а потом у меня же советов просит. - Я не об этом. - Не скажу, - отрезал Абракас, хмуря пушистые светлые брови, - не проси. - Я бы не просил, - мирно ответил Тони, - но тут такое дело. В общем поссорились, а я же даже сову послать не могу. Ни имени, ничего. Эйби… - Поссорились? – Абракас, кажется, не сразу решил, рассмеяться ему или зарычать. - Ну, я хамло, - мрачно ответил Долохов, - что ты меня, не знаешь, что ли? Рявкнул… на ребенка. Он развернулся и свалил с концами. Ну, на ребенка или не на ребенка, но в том, что таинственному его любовнику очень по жизни хреново приходится, у Тони давно сомнений не было. В последние пару раз тот просто срубался и засыпал у Тони в руках, чуть ли не в ту же минуту, как добирался до постели. Как будто другого места спокойно спать у него не было. И добавлять туда неприятных эмоций… ну, не хотелось. - Нашел себе ребенка, - грозно сдвинул брови Абракас, - Долохов. Ты прекратишь когда-нибудь сначала ебать все, что движется, а потом привязываться ко всему, что выебал? Ты определись уже на старости лет, ты престарелый повеса всегда на все готовый, или трепетная ромашка? – он поднялся с кресла, светло-серые глаза его от бешенства казались совсем уже белыми, и Долохов понял, что Эйби просто страшно сейчас за него испугался. Или не за него. Но за кого-то испугался, точно. - Эйби, не читай мне морали, не до того, - резко сказал он, - Знаешь что-нибудь – расскажи. - Не нужно тебе этого знать, - жестко отрезал Абракас, - гимназистка влюбчивая. Иди вон за Милли Буллстроуд ухлестни, ровно по мозгам тебе пара. Заморочил голову девочке. Ты романтичный и одинокий, ты в курсе? И у меня же еще просят рецептов, как тебя спасать от разбитого сердца. Вот, иди и спасайся, лягни тебя гиппогриф, пока она сыну Айвена жизнь не испортила. Короче, - Абракас сердито перевел дыхание, - Не вздумай его разыскивать, Тони. Я серьезно: ушел – оставь в покое. - Вот сейчас ты за меня будешь решать, кого мне оставлять в покое…, - уже больше по инерции огрызнулся Долохов; спорить с Абракасом в таком состоянии было бесполезно, - Ладно, не хочешь говорить, сам найду. - Тони, - портрет окликнул его так серьезно, что Тони, как ни обижен был, послушно вернулся, встал рядом, - Послушай. Мало мы с тобой друг другу спину прикрывали? Ты можешь мне поверить, что я знаю что-то важное, но сказать не могу? Не буди лихо. - Ну…, - Долохов уже начал заводиться, - поверить могу, и что? Подумаешь, тоже, военная тайна века – кто к Долохову трахаться раз в неделю ходит под обороткой. Что тут может быть опасного? Какого я такого риска не видел в жизни? - Я тебя просто прошу, - коротко сказал Абракас, - Тони, не делай этого. У этого…, - он запнулся, - человека есть тайна. Не надо ее раскрывать. Обратно закрыть не получится. Понимаешь? Ему эта тайна тоже дороже твоих извинений, уверяю тебя. Долохов вздохнул. - Верю, что мне остается? – расстроено сказал он. Заснуть удалось под самое утро. Вдруг неожиданно – без зелья, на одном огневиски, и, как ни странно, без кошмаров. Во сне были взмахи белых и серых крыльев, томный клекот входящих в весеннюю негу птиц, предвесеннее серое небо и что-то еще, в чем наутро он предпочел себе не признаваться.
полная версия страницы