Форум

Седьмой круг, драма, боевик, макси. NC-17. мультипейринг. новое от 18 июня

http: Название: Седьмой круг Автор: http Бета: Menthol_Blond Пейринг: ЛМ/СС, ДМ/СС, АД/?, МФ/ДМ Рейтинг: R Жанр: драма, боевик Дисклеймер: Ну, вы знаете Саммари: Седьмой канон глазами той стороны. Их война, победа и поражение. приквел к "После Седьмой" ( http://hp-fiction.fastbb.ru/?1-20-1320-00001564-000-10001-0 http://hp-fiction.fastbb.ru/?1-2-0-00000942-000-0-0-1198457638 http://hp-fiction.fastbb.ru/?1-2-0-00000967-000-0-0 )

Ответов - 32, стр: 1 2 All

http: Светлана_Ст Светлана_Ст пишет: "Нюрнбергская дева" - это какое-то орудие пытки? Ну да, это такая фигня с шипами, в которую человека запихивают внутрь - и там не пошевелиться, не напоровшись на шипы. Беспомощности он боится. Светлана_Ст пишет: Почему плакала Белла в финале последней главы? Эмоции зашкалили просто. Все сразу - и то, что Лорд отдал ей родовой дом Блэков, и то, что дом ей не сразу и не до конца подчинился, и резкая смена статуса, и воспоминания детства. И - представьте, сколько близких ей людей должны были умереть до срока, чтобы она стала главой своего рода в неполные пятьдесят. Ведь Блэки не Малфои, это большая разветвленная семья.

http: Драко Мамины письма из дому звучат все спокойнее. Она сообщает, что большая часть гостей покинула Малфой-мэнор. Белла теперь большую часть времени проводит у себя, она занята блэковским домом, медленно выздоравливающим Руди; к тому же у нее тысяча обязанностей в организации; она появляется и в Грингготсе и в Министерстве. Все как-то забыли, что Белл не только воительница – отец готовил ее, как старшую, к управлению наследием семьи, да и у Лорда до ареста она выполняла далеко не только боевые функции, была причастна и к финансам и к штабной работе. Теперь, когда бойцов хватает, Белла занята более важными делами. Лорд всерьез прочит ее в Уизенгамот. Яксли и Ранкорн дни и ночи проводят в Министерстве, изо всех сил пытаясь не позволить масштабным проверкам и чисткам в аппарате прервать рутинное функционирование департаментов. Штурмовики вернулись на Базы, в Ставке остаются лишь дежурные из личной охраны Лорда, и те, кто вызван на полигон Мэнора для тренировок. В полигонах, впрочем, теперь тоже нет недостатка, все тренировочные площадки аврората к услугам людей Лорда, и Долохов, Роул, Сельвин, старший Эйвери, командиры обеих Баз пропадают там, гоняя не только своих, но и служащих аврората. Милорд почти не бывает в Ставке, в его комнатах лишь Петтигрю, его личный слуга, обязанности которого почти полностью ограничиваются уходом за Нагини. Подвалы практически пусты – мама не уточняет, но Драко понимает, о чем речь. Большинство врагов Лорда содержатся вполне официально в Азкабане или в подвалах аврората, гораздо лучше, чем старинные подземелья малфоевского замка, оборудованных для интенсивных допросов. В Мэноре – лишь наиболее важные пленники. Об отце мама пишет мало и очень осторожно. Папа лучше себя чувствует, он, наконец, позволил позвать колдомедика и, кажется, выполняет предписания – из этого «кажется» Драко должен понять, что отец по-прежнему не позволяет маме хоть как-то заняться его азкабанскими травмами, даже узнать, в чем они состоят. В грифятнике новый помет, и это большое облегчение – теперь отец, по крайней мере, бывает на воздухе. Это практически все. От самого отца – короткие безличные приписки. Знакомый с детства тонкий и разборчивый почерк. Сдержанные похвалы по поводу оценок – учится Драко блестяще, на фоне полного раздрая в школе его глубокая погруженность в учебу приносит ему одни «выше ожидаемого». Сведения из жизни нового поколения гиппогрифов, там два серых мальчика и снова одна белая девочка, которую Люциус предназначает для сына – вероятно, она будет окончательно объезжена как раз к выпуску. Ни слова о том, как происходит начальная объездка молодняка, и Драко знает, почему. Это практически невозможно делать без палочки, малыши еще не могут выдержать наездника, их необходимо контролировать с земли. Драко, разумеется, не задает вопросов. Больше тем нет. Формальный поклон декану, пожелание удачи, чек на пару десятков галлеонов. Вместо наличности. Это значит, что выйти из дому, чтобы дойти до банка, ни мама, ни отец по-прежнему не имеют права. Жизнь Драко в Хогвартсе неожиданно оказывается куда более размеренной, чем можно было ожидать. Он очень много учится – тем более, что и на зельеварении, и на ЗОТИ теперь можно узнать намного больше нужного и полезного, чем в прошлые годы. Слагхорн с удовольствием задает студентам такие зелья, которые раньше разрешалось готовить только лицензированным зельеварам, и только по заказу аврората. Драко ставит котел под веритасерум – процесс длится месяц, но это его не смущает, потратить время для него сейчас важнее, чем сэкономить его. Веритасерум это важно, веритасерум – это правда, это информация; а ценить информацию его научили. Он не забрасывает и целительных заклятий и зелий, к которым с презрением относятся многие его одноклассники. Возможность исцелить это тоже власть, ничем не менее существенная, чем возможность повредить. Он даже заходит в лазарет к Потти Помфри, и та, хоть и косится недоверчиво на юношу из семьи высокопоставленных сторонников Лорда, не отказывается от его услуг. При новой системе взысканий, сменившей соревнование факультетов, Помфри не справляется с потоком пострадавших, а благородные гриффиндорцы, толпами забегающие подбодрить наказанных друзей, вовсе не жаждут являться по расписанию и проводить часы, вливая по капле зелья в рот тому, кому не повезло сегодня. Драко лечит с холодным любопытством экспериментатора, не пытаясь ни задеть подопечного, ни усугубить его физические страдания, ни, тем более, облегчить нравственные. Ему интересен результат – методы, вариации зелий, возможности человеческого организма. Благодарность его тоже не интересует. Другие слизеринцы в восторге от возможности взять реванш за прошлые обиды – на занятиях у Кэрроу круциатусы отрабатывают на провинившихся, как правило, разумеется, с других факультетов. Драко в это время со скучающим видом сидит в стороне, в сто двадцать пятый раз накладывая на подопытную крысу поочередно сглазы близорукости, дальнозоркости и глаукомы, детально прорабатывая каждую тонкость, различающую близкие по сути эффекты. Даже на маггловедении, которое он в этом году решил посещать – только ради того, чтобы поменьше показываться на уроках у старых преподавателей, нанятых еще Дамби – оказывается довольно интересно. Он узнает о магглах то, о чем не подозревал раньше. Магглы, оказывается, давно уже не верят в полезность сожжения ведьм, зато верят в странную штуку под названием СПИД, и организовав такой диагноз – всего лишь чуть изменив состав крови и податливость к разным болячкам – вы можете гарантировать остракизм практически любому лицу. Магглы научились закладывать информацию в странные счетные ящички – компьютеры – и тем сделали знания настолько сложными и непроверяемыми со стороны, что видимость объективного факта можно теперь придать чему угодно. Они верят в жизнь на других звездах, а многие и в то, что эта жизнь контролирует их собственную. Увидев в небе мага на метле, они бросаются в больницу, крича, что допились до белой горячки, ибо точно знают, что такого не может быть, зато, наколдовав в небе несложную иллюзию в виде стометрового облака с ножкой, вы могли бы обезлюдить целое графство. Все это очень занятно. Он рад, что он больше не староста – ловить по углам провинившихся грифферов с целью отправить их чистить котлы или мыть полы в прихожей – тоже нововведение этого года – было бы невыразимой скукой в сравнении с тем, что он уже испытал в ставке Лорда. Он рад, что в замке нет Поттера – глупое детское соперничество больше его не прельщает. Поттером займется Лорд. Иногда Драко кажется, что он попросту в Хогвартсе не целиком – большая часть его души осталась где-то. Где-то в детстве, оборвавшемся позапрошлым январем, или в родовом Мэноре, где медленный голос Лорда руководил каждым его движением, или… где-то там, где он был в состоянии чувствовать не только досаду, любопытство, стыд или боль, но и тысячу других эмоций. По выходным Драко неизменно оказывается в Хогсмиде. Он привычно заказывает бокал-другой вина у мадам Паддифут – несмотря на смехотворный антураж, следующий традициям сезонных праздников, выбор напитков там неожиданно недурен – иногда угощает Пэнси, выполняя рутинные функции жениха и кавалера. Но чаще сидит один, смакуя напиток – так, как будто беседуя с бокалом столетнего благородного вина, когда-то просиживал время от времени вечера перед камином отец. Отец, о котором он очень не хочет думать. Он роется в книжках и покупает деликатесы. Захватывает бутылку огневиски, к которой вряд ли прикоснется – в традициях факультета, что совершеннолетние пополняют запасы спиртного в тайниках, которыми пользуются все желающие, но Драко предпочитает держать бутылку-другую хорошего вина лично для себя. В Хогсмиде он часто натыкается на Маркуса Флинта. У того всегда есть предлоги – то зашел навестить младшего кузена, то именно в Хогсмиде у Дервиша и Бэнгса можно купить какие-то там разиллюзионные шары высокого разрешения по дисконтной цене. Так или иначе, Драко знает, что бывший капитан слизеринской квиддичной команды оказывается в окрестностях школы из-за него. Тот изо всех сил пытается его развлечь. Рассказать что-то смешное, раскрутить на откровенность, чуть ли не мелочь какую-то подарить, как девчонке. Драко и сам хотел бы, чтобы общение как минимум не прерывалось – Марк ему чем-то симпатичен, да и внимание приятно. Проблема в том, что для того, чтобы заинтересовать беседой молодого Малфоя, нужно сейчас нечто большее, чем истории об очередном отловленном мугродье, обосравшемся при задержании, или героические повествования об осаде пары землянок в лесу, из которых пытались отстреливаться кухонными заклятиями и потоками холодной воды. Да и самому Флинту, кажется, после отчаянных диверсий и тщательно разработанных операций по ликвидации хорошо охраняемых лиц, слегка неуютно в роли чуть ли не аврорской ищейки. Будни боевки сейчас героизмом не блещут. Драко смеется истории про лестранжевского боггарта – и, кажется, это единственное, что случилось интересного за последнее время. Флинт по временам видит всех центральных деятелей движения. Он охраняет Яксли с министром, когда те посещают до конца еще не усмиренные Ливерпуль и Глазго – тамошнее мугродье попыталось организовать сопротивление и даже арестовало в какой-то момент нового начальника аврората. Он постоянно оказывается в операциях под руководством Беллатрикс или Долохова. Со стремительно набирающим влияние Тимом Эйвери он вообще по старой памяти на «ты». Он регулярно оказывается в Ставке во время редких появлений Лорда. Но расспрашивать его бесполезно, он в упор не замечает главного – кто с кем, как на кого посмотрел, с кем больше других говорит Повелитель, короче говоря, всего того, из чего складывается политическая расстановка сил в организации, а значит, теперь и в стране. Так что разговоры выходят вялые. С Флинтом нельзя говорить ни о чем, из того небогатого набора тем, которые сейчас действительно интересуют Малфоя. В зельях и целительстве тот не понимает, политикой не интересуется, разведение охотничьих псов и гиппогрифов – занятие, интерес к которому у Драко не отбили даже последние события – ему тоже не слишком близко. Драко очень хочется спросить об отце, но никак не находятся подходящие слова. Продолжает ли Лорд демонстративно не замечать его, задевает ли снова? Хм. Остальные вопросы еще хуже. Помимо вялых встреч с Флинтом есть еще встречи в самой школе. Встречи, о которых Драко старается не думать все остальное время. У него что-то многовато стало предметов, о которых он старается не думать. Долохов Вот именно сейчас, когда победа, фактически, уже состоялась, когда надо было брать страну под контроль, Лорд вдруг переложил практически всю текучку на соратников. Он днями не появлялся в Ставке, а то и вообще в стране, возвращаясь, запирался в кабинете, изучал какие-то древние фолианты и пергаменты. Часто вызывал к себе Снейпа и других ученых, и крайне редко – политиков и штурмовиков. Боевка Тони работала как часы, проводились зачистки, давились последние очаги сопротивления. Все было как-то слишком легко. Тони практически не терял людей – Орден отбивался крайне вяло, после неубедительной попытки Кингсли с несколькими аврорами подкрепить сопротивление гоблинов в Грингготсе серьезных столкновений практически не было. Рейды больше напоминали охоту на мелкого и трусливого зверя; послав пару-тройку залпов, противник рассыпался, аппарировал прочь. Известные сторонники Дамблдора прятались; Долохов всерьез опасался диверсий, особенно после сентябрьского шухера в Министерстве, устроенного людьми Поттера. Чуть ли не партизанской войны ждал. Но те, кажется, предпочитали отсиживаться по дырам. Подпольное колдорадио абстрактно призывало к сопротивлению – но, в отсутствие центров управления, в отсутствие тактических решений, которые могли бы распространяться через то самое радио, никакое сопротивление просто не находило точки сборки. Выливалось в бессильные акты протеста, заканчивавшиеся лишь новыми арестами. Яксли беспокоился по поводу этого самого радио больше, чем по поводу всех остальных министерских дел вместе взятых, а Беллатрикс ухмыльнулась как-то на его страхи, и заявила: - Радость моя, если бы Кингсли с Люпином не вещали на этой волне, я бы тебя самого попросила в эфир выйти. К чему они призывают – надеяться на мальчишку Поттера? Вот и замечательно, меньше о диверсиях будут думать. Защищать магглов? Еще лучше, у аврората, надеюсь, еще не заржавели средства обнаружения колдовства в неразрешенных зонах. Об арестах и гибели своих? Да об этом надо во всех газетах трубить. Мы и трубим, собственно. Она поджала губы. Газеты ходили по струнке, ничем при этом не напоминая скучный скримжеровский официоз. Царила полная свобода слова – можно было писать о чем угодно и что угодно; прославлять мудрость министерства ни от кого не требовалось. Домыслы и расследования из жизни Темного Лорда даже поощрялись. Цензурная комиссия при министерстве была уничтожена. В газеты вернулось веселое и пестрое многоголосье. Прессинг осуществлялся на личном уровне – главные редактора, несколько ведущих журналистов. И как-то так само собой понималось, что о коррупции в департаменте финансов – сколько угодно, а о злоупотреблениях – конечно, они были, злоупотребления, - в комиссиях по проверке чистоты крови ни в коем случае. Что о способности Темного Лорда одновременно быть в десяти местах и о его мистических связях с темнейшими восточными сектами на здоровье, а о школьных годах, которым существовало немало живых свидетелей – не рекомендуется. Что об арестах неблагонадежных и даже о нарушениях законности в аврорате (впрочем, не с избранием в министры Пикнесса начавшихся, наследие прошлого режима, в одночасье неискоренимое, что ты будешь делать…) – смелость вполне умеренная, зато о единственной удачной диверсии в министерстве – смертельный риск. - Повелитель будет недоволен. Контрпропаганда…, Яксли, фактически оказавшийся главой правительства при марионетке Пикнессе, замялся. - Беллатрикс права, такую контрпропаганду можно только приветствовать, - отрезал Тим Эйвери, которого Долохов с каждым днем ценил все больше – у того оказался талант разбираться в лабиринтах аврорской бюрократии и пристраивать тамошних зажравшихся лопухов к делу, - они помогают нам выявлять потенциальных противников и деморализуют сочувствующих, не предлагая им никакой схемы конкретных действий. Решили частоту не глушить, а участников вещания прессовать для виду, чтобы не засиживались. У Тони отчаянно не хватало командиров – и в организацию, и в аврорат потоком хлынули новобранцы, а почти половина аврорской верхушки находилась сейчас не в своих кабинетах, а на допросах в подвалах Министерства. На руках у него вместо компактной боевки, гибко привлекавшей к операциям менее обученные, но вполне сыгранные отряды цивилов, оказалась чуть ли не целая армия. С отделом снабжения, с пузатыми штабными аврорами, больше приученными к перекладыванию бумажек, чем к разработке боевых операций, с запутанным документооборотом и неочевидной структурой подчинения. Долохов мучительно разбирался в полицейской рутине, матеря бюрократию на чем свет стоит, а в настоящие дела предпочитал отправлять своих парней, лишь для вида переодев их в красные плащи и придав, для законности, одного-двух осмысленных из настоящих краснопузых. Лорд, выслушав доклад об этих проблемах, практически отмахнулся. - Антонин, тебе нет никакой необходимости выполнять полицейские функции, - заявил он, - судьба войны решается не отловом недовольных. Недовольные есть всегда, их нужно давить или покупать. Готовь людей к штурму Хогвартса. Зачем нужно штурмовать Хогвартс, в котором директорствовал член организации, и любого учителя можно было снять или назначить в минуту, Долохов решительно не понял, но послушно начал поднимать макет – сложный, секретных переходов в Замке хватало - и потихоньку разводить позиции; возобновил тренировки. Это все опять было – хреново пророчество и хренов Поттер. В постоянное отсутствие Повелителя, да еще в ситуации крайней занятости, когда практически все решения, связанные с боевыми операциями, Долохову впервые пришлось принимать самому, почти без согласований с Лордом, комедия с Люциусом Малфоем практически выскочила у него из головы. Лорду было решительно не до Малфоев, у Повелителя и до важного-то руки не доходили, и Тони с большим удовольствием оставил Люциуса в покое. Перестал подходить в зале совещаний, прикрывая от косых взглядов – да и взглядов не было, сплетня забылась и не до того было всем. Старался лишний раз не смущать своим вниманием. Похоже, что малфоевская проблема рассасывалась сама собой. Тони только в какой-то момент обратил внимание, что Люциус, кажется, несколько воспрял духом – по крайней мере, в движениях его появилась прежняя энергия и в глазах – хоть и неуверенный, но блеск. Малфой даже позволил себе подать голос на совещании – в отсутствие Лорда, когда в очередной раз обсуждались проблемы отлова подозрительных. - Я не вполне понимаю, почему вы непременно хотите решить проблему военными методами, Белла, Антонин, - задумчиво сказал он, побарабанив пальцами по столу, - В стране после чистки авроратов полно безработных с полицейской подготовкой. И, хорошо зная господ Яксли и Амбридж, я позволю себе предположить, что далеко не все они являются фанатичными сторонниками Ордена Феникса. Стоит назначить за головы наших друзей из Ордена награду, и от желающих прочесывать леса и следить за их домами отбою не станет. А чтобы дело не выглядело уж слишком опасным, заодно можно объявить награду и за поимку магглорожденных. Охота на наших противников в две недели станет массовой профессией. Воцарилось молчание. Долохову никогда в жизни не пришло бы в голову ничего похожего; зато это было чертовски похоже на то, как решал задачи Том. Ну, раньше. До. – Тони так и не смог сформулировать для себя, до чего. До того, как уверился в Пророчестве. До развоплощения. До того, как стал… не совсем собой. - Яксли это не понравится, - первым протянул Тим Эйвери, - но идея – блеск. Тем более, тем, кого отсеяли не по делу, надо дать хоть какую-то лазейку реабилитироваться. Мы ж их как крыс в угол загнали. Ты гений, Люц, как всегда. Помимо Долохова Тимоти Эйвери был вторым человеком в верхушке организации, кто ни разу не позволил себе ни смеха, ни бестактного взгляда в сторону Люциуса. Даже когда насмешки исходили от самого Лорда, Тим только молчал, глядя в стол. - Ты не больше не решаешь стратегические вопросы, Люциус, - отрезала Беллатрикс, - ты… - Зато ты решаешь, - перебил Тони, взглянув на боевую подругу исподлобья, - На мой взгляд, так вопрос вполне в твоей компетенции. Будем Шефа звать, или примем решение самостоятельно? Лорд в последнее время на любые попытки обратиться к нему по поводу рутинных управленческих дел или конфликтов в организации, вообще на попытки отвлечь его от того, что, видимо, было сейчас главным, реагировал с таким нескрываемым раздражением, что лишний раз этого испытывать на себе никому не хотелось. Белле, чуть не в слезы бросавшейся от немилостивого взгляда Повелителя, в особенности. - Я попытаюсь согласовать это с Министерством и с Грингготсом, - не слишком охотно согласилась Белла. - Люц…, - Тимоти помялся, - а давай пока не будем особо рекламировать, что это твоя идея. Потом уже, если Повелитель одобрит. - Разумеется, - Люциус поднял голову, - Иначе каждый, чье согласие понадобится, пальцем не пошевельнет, пока лично не получит «добро» от Повелителя. А время дорого. Не так ли, Белла? Инициатива должна исходить от тебя. - Завтра же займусь, - кивнула миссис Блэк-Лестранж. Тим с Люциусом обменялись понимающими взглядами, и Долохову показалось, что что-то они еще такое имели в виду. Что-то, чего остальные не уловили. - Фернир Милорда просьбами об отпуске замучает, - хмыкнул он, - как раз по нему и по его волкам дело. - Совсем хорошо, - спокойно подтвердил Тим, - Волкам и карты в руки, а делать им у нас до самого штурма все равно нечего. Пьют, балдеют и на арестованных зарятся почем зря. В парке вот гадят. И все-таки… как-то все было слишком просто. Слишком мало было потерь, слишком удачно проходили рейды, слишком быстро ложились под новую власть чиновники, аврорат и газеты. На удивление мало давал о себе знать еще недавно казавшийся таким сильным противник. Слишком четко работала боевка и быстро разворачивались пропагандисты. Все происходило как бы само собой. Слишком легко – почти всегда добровольно, по первому же вызову - являлись на проверки люди, прекрасно знавшие, что могут не вернуться или вернуться без палочки. И главное – как-то легко, легкомысленно почти, принимались в отсутствие Лорда решения. Терки и конфликты были, куда же без них, была игра самолюбий, были интриги – но перед ними лежала, ложилась под них почти без сопротивления, целая страна, и простора пока что хватало практически всем. Тони, привыкшему думать, что Организация живет и дышит только волей, харизмой и гением Повелителя, было от всего этого как-то не по себе. После совещания Долохов ткнулся было в кабинет Лорда, в надежде узнать, когда тот появится в Ставке – была у него пара дел, которые следовало бы обсудить лично с Повелителем. Однако же Петтигрю, как всегда, ничего не знал. - Ждите, - сказал гриффиндорский коротышка, - Хозяин мне не докладывает. Возможно, он появится утром. Нагини мирно ужинала в углу какой-то дичью. Долохов вздохнул. По всему выходило, что принимать решения опять придется самому. Сразу несколько ребят из боевки просились кто в отпуска, кто в отставку – наступало время брать в собственные руки дела фамильных поместий, восстанавливать заброшенные дома. За два года войны и скримжеровских чисток многие оказались старшими в своих семьях, и теперь, когда организация больше не была вне закона, разумеется, хотели вернуться домой. Судьбы потомков чистокровных родов Лорд всегда решал сам – кому воевать, кому продолжать семейное дело, кому идти в политику. Но и мурыжить ребят, чьи семьи настойчиво требовали внимания, было предельно некорректно. Тони сообщил эльфу, что ночует в Ставке, потребовал ужин в свою комнату, и вышел прогуляться. Под ногами шуршали сухие осенние листья, деревья стояли уже наполовину голые, конюшенный эльф в зеленой попоне выгуливал по дорожке крупного темно-серого гиппогрифа. Тони подманил животное поближе. Поклонился – выездка выездкой, а чужаку в отсутствие хозяина стоило быть вежливым. Медленно, давая рассмотреть, протянул руку, почесал чувствительное местечко под клювом, отстранился – гигантская птица потянулась за рукой, пригнула шею. Долохов обнял гиппогрифа за шею, подтянулся и вспрыгнул тому на спину, прямо так, без седла. Похлопал чуть сбоку, направляя. Гриф послушно поднялся в небо. Уже сто лет – еще с до первого ареста – Тони не летал просто так, для себя. Гиппогриф, действительно великолепно объезженный, равномерно и плавно махал крыльями, перекатывая мышцами под теплой кожей спины; внизу расстилался осенний лес, поблескивали ручьи и озера, влажный ветер бил в лицо и солнце садилось позади Малфой-Мэнора, подсвечивая мраморно-белый замок оранжевыми лучами. Внизу с шорохом промчался олень-подросток, и Тони почти инстинктивно направил грифа вниз. Ветки деревьев зашуршали под самым крылом. Гриф несся стрелой, рискованно почти задевая брюхом верхушки деревьев, олень так же несся по земле, почти не уступая в скорости. Авадить оленя сквозь ветки было бы явно неспортивно, а охотничьего инвентаря под рукой не было, и Тони, дождавшись, пока животное выскочило на открытое место, прикрикнул на грифа, направляя к земле, проскользил над спиной оленя. Гриф не подвел – схватил когтистыми лапами добычу и, подчиняясь руке всадника, успел резко уйти в небо раньше, чем впереди встали стволы с противоположной стороны полянки. Долохов засмеялся, погладил умную птицу по шее, и неспешно направился к дому, вернее, к грифятнику. Тони соскочил со спины гиппогрифа, в кои-то веки чувствуя себя молодым и легким, как в старое время. Подумав, не стал прикармливать чужую птичку, только придержал, поглаживая, дал эльфу возможность забрать добычу и предоставил тому самостоятельно вознаградить охотника куском свежего мяса. Засунул руки в карманы и медленно, опустив голову, побрел к дому, расшвыривая листья. Шум и хлопанье крыльев в стороне привлекли его внимание. Люциус Малфой стоял, прямой и необычайно стройный в своей расшитой колким серебром мантии, и наблюдал, закинув голову, как пытается выполнить в воздухе стандартный разворот совсем еще маленькая – не крупнее борзой собаки – белоснежная самочка гиппогрифа. В руке у него была палочка, очевидно, принадлежащая Нарциссе, и он напряженно страховал птенца. Карпатская выездка – когда на крыло птенца ставит не мать, а будущий хозяин – была знакома Тони лишь теоретически. Он остановился, с интересом наблюдая. Малфой наполовину левитировал маленькую хищницу, следя не столько за твердостью ее крыла, сколько за правильностью направления. Та то испуганно клекотала и била крыльями, то, почувствовав под крылом опору, писком выражала свой восторг от полета. Училась доверять человеку. Девочка все-таки полетела вниз, не удержавшись в воздухе. Люциус стремительно шагнул вперед, замедлил падение и плавно опустил детеныша на землю. Взял какой-то прикорм у подбежавшего эльфа и склонился, пытаясь успокоить взъерошенный комок, целиком, кажется, состоявший из страха и перьев. Люциус размеренным тоном приговаривал какие-то такие слова, с какими взрослый мужчина может обратиться разве что к младенцу, или к животному, к тому, кто не поймет ни слова, только тон – хорошая девочка, умница, молодец, все в порядке, все у тебя правильно и хорошо, маленькая. Его подросшие светлые волосы смешались с еще более светлыми перьями гиппогрифа, переливаясь в полумраке. Едва унялись жалобные писки, Люциус поднялся, и высоко поднял левую руку с прикормом, подманивая птенца кверху. Тот подпрыгнул раз, другой, все же подлетел, и Малфой тут же при помощи палочки облегчил полет белянки. Она схватила подачку и поднялась выше, отчаянно хлопая крыльями. Малфой улыбался, закинув голову к небу, следя палочкой за движением птицы и, кажется, его ничего сейчас не интересовало, кроме неловкого полета птенца, неба и отточенных, бережных движений палочкой. Долохову что-то вдруг резко расхотелось подходить, делать комплименты выучке серого красавца-грифа, извиняться за браконьерство в малфоевских лесах, заводить дружеский разговор о секретах охоты и грифоводства. Он снова сунул руки в карманы, и тихо пошел прочь, поеживаясь на прохладном осеннем ветру. Снейп Никогда еще в моей жизни это не было так. Так страшно, так реально, так против всяких правил, и так всерьез. Люциус… он иногда мог быть настоящим отморозком, Люциус. Его ярость, короткая и тяжелая, как удар хлыстом – в фигуральном смысле, только в фигуральном, конечно, у нас в жизни не водилось никаких хлыстов и прочего пошлого бордельного антуража – его ярость могла быть сокрушительной. Он мог ударить в лицо кулаком, мог ткнуть кровоточащей мордой в подушку до потери дыхания, мог всадить так, что потом было трудно подняться. Но это была его ярость, его собственная, перемешанная с любовью и исходящая из нее. Ярость на то, что я оказался недостоин его любви, или осмеял ее, или предал. Ярость, которую вызывал я сам – невольной ли ошибкой, слабостью ли, рассчитанным ли ударом по больному месту, не так уж мало больных мест я успел насчитать за эти двадцать лет случайных свиданий под его белоснежной напыщенной маской. И самое сладкое – ярость, перемешанная с ревностью. Я никогда не уставал заставлять его ревновать. Это было просто. Люц не терпел ни малейших сомнений в том, что все, что принадлежит ему, является его, и только его неотъемлемой собственностью. Малейший намек – и бешенство, порой тщательно упрятанное под маску, о, Люц прекрасно умел владеть собой, но все равно самое настоящее, болезненное бешенство переполняло его, переполняя меня самого чувством… нет, не просто нужности. Избранности. Что-то вроде клейма с изображением малфоевской кобры, которым помечена каждая мелочь в его замке. Сродни знаку поставщика королевского двора – признак того, что лучшего товара на данный момент в Британии и ее окрестностях не нашлось. Хотя поиски лучшего, самого уникального, разумеется, продолжаются. Ревновать самого Люциуса было попросту бесполезно. Весь мир принадлежал ему по праву рождения, и что толку было сердиться, если какой-то клочок этого самого сверху донизу порабощенного мира проводил ночь на шелковых простынях в его спальне, удовлетворяя его желания? Можно подумать, что, находясь где-нибудь еще, этот клочок принадлежал Малфою в меньшей степени. И все-таки… что бы ни происходило между нами в спальне, я не был его рабом. Я был его другом – для всех, кто не знал о большем. Да и для себя тоже. Конфидентом, советчиком, союзником; в молодости протеже, в последние годы, набрав опыт и вес, все чаще наоборот. Я выслушивал его бесконечные прожекты, критиковал его планы и гасил его порывы, когда он зарывался – а Люциус часто зарывался. Я был единственным, кому разрешалось потешаться над малфоевской страстью к дорогим побрякушкам и замечать откровенное сходство между ним самим и белыми павлинами, разгуливающими по аллеям его парка, а он – единственным, кто мог без особого риска пройтись насчет моего старомодного сюртука и жирных волос. Насчет моих странных отношений с Альбусом. Насчет моего мрачного вида и способности наживать влиятельных врагов. А главное… главное, он был единственным, кому разрешалось чуть снисходительно прикоснуться к моему плечу и промурлыкать: - Послушай, не дергайся, Сев. Все это не стоит нашего внимания, - и, в отличие от мягких увещеваний Альбуса, это помогало. Хотя бы на время. И, потягивая вино у малфоевского камина, перебрасываясь с Люцем ленивыми остротами, я вдруг забывал о том, что жизнь безнадежна, что я одинок, что я обречен. Я не догадывался, как много значило это для меня, пока безупречный мистер Малфой, с которым все это было возможно, не перестал существовать. Пока не позволил раздавить себя, сломать и согнуть, сделать посмешищем, недостойным даже презрительного взгляда. Впрочем, я не могу себе врать – я не равнодушен к этому новому Люцу. Совсем не равнодушен. Я ненавижу его за то, чем он стал. Убить готов, только бы не видеть, как мой бывший кумир сидит в зале собраний, не поднимая глаз, уставившись в стол; как страх сводит его плечи, как он вздрагивает от голоса Лорда. Как он оглядывается на Нарси в поисках поддержки и совета. Как… да что там. Как он чуть расслабляется, когда рядом оказывается его новый защитник. Я изо всех сил стараюсь не представлять себе, что происходит у них в койке, но за то, что гордый Люциус Малфой позволил неотесанной русской горилле с волчьими глазами стать ему еще и защитником – за это я ненавижу своего бывшего друга особенно остро. Наверное, этому новому Люциусу было бы предельно больно узнать, что у меня роман с его сыном. Наверное, я дал бы ему понять при случае – просто так, чтобы увидеть реакцию. Если бы я только мог хотя бы для себя, в глубине души, назвать это романом. Отношениями. Сексом. Чем угодно. Про себя я называю это «Это». Вот так, с большой буквы. Это – встречи в темном классе зельеварения, или в моем перевернутом вверх тормашками старом кабинете – я никак не соберусь приказать эльфам навести там порядок. Да и не очень-то они меня слушаются, хогвартские эльфы, все здание вообще сопротивляется моему директорству как может. Это – нереально светлые серебряные глаза, равнодушные вначале, горящие ненавистью в конце. Это – почти без прикосновений, как будто молодого Малфоя вовсе не интересует телесный контакт какого бы то ни было рода. Больше слов, чем прикосновений. Короткие команды и надменный, очень по-люцевски растягивающий слова голос. Он не говорит ничего особенного – не слишком много грязных ругательств, чуть-чуть холодных оскорблений. Он просто говорит мне то, что я всю жизнь говорю себе сам, говорю каждую минуту, когда мне не удается заглушить свой чужой и враждебный внутренний голос каким-либо внешним ощущением. И странным облегчением оказывается услышать эти слова от кого-то еще. И покорно кивнуть, признавая, принимая. Мне никак не удается вывести его из себя. Драко Малфой всегда был импульсивен, манипулируем, рассердить его или обидеть ничего не стоило. Но сейчас он как будто решил что-то раз и навсегда – не то обо мне, не то о себе самом – и любая моя попытка сказать неприятное кончается одинаково. Мой бывший ученик задумчиво наклоняет голову и без всяких эмоций произносит что-нибудь вроде: - Пожалуй, вы правы, профессор. Мои знания в области режущих заклятий действительно пока недостаточны. Кажется, я знаю пару книг, которые мне стоило бы пролистать прямо сейчас. И уходит, оставив меня распаленного, полуодетого, и куда более разочарованного, чем я согласен признать. Мне никак не удается заставить его наброситься на меня. Хотя бы с кулаками. С круциатусом, с авадой, с чем угодно. Я хотел бы, чтобы он взял меня насильно, в конце концов, но он никогда не доставляет мне этого удовольствия. - Я не сделаю ничего, профессор, о чем вы не попросите сами, - высокомерно цедит он, - Я не заставлю вас долго умолять, обещаю, но вы попросите. И он действительно заставляет меня сказать, чего я хочу. В подробностях. В таких подробностях, от которых кровь бросается в скулы, стучит в висках, застилает глаза яростным туманом. Он не теряет контроль, и не позволяет терять его мне, потому, что стоит мне застонать, и произнести «да…» - как все прекращается и меня спрашивают: - «Да» - что? Что конкретно? И продолжения не будет, пока я не заговорю. Он заставляет меня осознавать себя таким, каков я есть. Всю грязь, всю запредельную мерзость моих желаний. И я плачу эту цену за то, чтобы получить разрядку, чтобы в сотый раз взорваться диким оргазмом у его ног, и перевести дух, чувствуя, как призраки, гниющие в моей душе, ненадолго отлетают прочь. Отлетают так же, как шарахается всякая нечисть, когда ты громко, вслух, называешь ее по именам. А Драко усмехается и вежливо, почти церемонно произносит: - Надеюсь, я не позволил себе ничего лишнего, профессор. Ничего такого, о чем бы вы сами не просили. И поворачивается спиной, уходит прочь. Я так и не знаю вкуса его губ. И вряд ли узнаю.



полная версия страницы